Назад

ЛЯГУШАТИНКА

В константиновской избе, где когда-то родился и жил Есенин, душно. То ли от чрезмерно наполненной гостями, то ли от души натопленной печки. А скорее и от того и от другого. Кто-то декламировал стихи:

Ах, сегодня так весело россам,

Самогонного спирта река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и Чека.

Краем глаза я заметил, как Женька осторожно просачивается к выходу. Уже нахлобучил шапку. «Вот гад, – подумал я, – никак без меня решил заложить!» В машине оставалась маленькая фляжка коньяка. И стал тоже протискиваться к выходу.

– Ну по глотку? – вздохнув свежего морозного воздуха, желанно предложил я на высоком деревянном крылечке.

Рядом с Женькой, облокотившись локтями на перила, стоял пожилой мужик с обгрызенной папироской.

– А что пить-то? – удивленно поднял на меня глаза Женька.

– Как что? Коньяк. В машине, в бардачке.

– А кто тебе сказал, что он в машине?

– А где ж? – задал я вопрос и по печальной физиономии Женьки и по спиртным парам, исходившим от него, догадался, что коньяк приказал долго жить.

Совесть моего товарища грызла недолго. Он вдруг встрепенулся, тронул мужика за рукав телогрейки.

– Бать, а бать! Где здесь можно купить коньяку или водочки?

Местный щелчком швырнул сигарету в снег, повернулся к нам.

– Где ж вы ее, етыть, купите, водочки? Уже и магазин и палатки закрыты. У нас, в Константиново, рано закрывают.

– Что ж, так все плохо? – поникшим голосом спросил Женька.

– Ну, почему ж плохо? Здесь самогонку продают трех видов. Забористая самогонка. И не дорогая. Двадцать рублей пол-литра.

– Где? – в один голос обратились мы к мужику.

– Я в доле? – мужик оказался нахалом.

Через минуту, гуськом следуя за местным, мы шли по протоптанной узкой дорожке в конец деревни. Остановились перед небольшим, срубленным в лапу, домом. Женька протянул сотку.

– Бери три. Лишней не будет.

– Каких? – Спросил мужик, – «Есенинку», «Змея Горыныча» или «лягушатинку»?

Мы в недоумении переглянулись, удивленные странными названиями.

– А какая лучше? – спросил я.

– Етыть, у каждого свой вкус. Мне так по душе «лягушатинка». Но могу и «есенинку» и «Змея». Что прикажете?

– Бери всех по одной. – Махнул рукой Женька, – Будем дегустировать.

Через пять минут наш добродетель вышел из калитки, скрестив руки на груди. Таким способом он поддерживал хрупкий товар за пазухой.

– Айда ко мне, – кивнул он головой в сторону есенинской избы. – У меня и помидорчики соленые и хлебушек найдется, и что самое важное, бабы дома нет. Вечерняя дойка. В темно-коричневых бутылках из-под пива цвет самопала было не различить. Но вот налили по первой «есенинки». Обыкновенный самогон. Правда, чистый, как слеза. И крепкий, зараза. Градусов шестьдесят. Но в глотку льется, как родниковая вода. Между первой и второй – чтобы муха не успеха пролететь. Стопки – по восемьдесят граммов, граненые. Раз, два и бутылке конец.

Евсеич, так звали нашего нового знакомого, сплюнул помидорную кожуру, заулыбался:

– Ну, что теперь? «Горыныча» или «лягушатинки»?

– Что крепче? – спросил я.

– Етыть! Конечно, «Горыныч». На змеях настоен.

– Ты хочешь сказать, что «лягушатинка» – на лягушках? – с недоверием улыбнулся Женька.

– А то как же! На самых настоящих рязанских лягушках!

Он зубами вынул из горла пластмассовую пробку и разлил по стопкам. Пойло было зеленого цвета. Ничем от «Турхуна» не отличить.

– Что на самом деле, на лягушках? – глядя на зеленую жидкость, скривился Женька.

Я склонился над своей склянкой и понюхал – даже самогоном не пахла. А Евсеич, широко открыв рот, неторопливо влил самопал.

– Как к себе домой пошла! Хороша!

Мы последовали его примеру. И, правда, хороша.

– Летом, мы как французы, еще и лягушачьими лапками закусываем. Только сейчас, зимой, где их возьмешь?

Женька, всасывая, помидор, что-то промычал в ответ. Я снова потянулся за початой бутылкой. Голова приятно кружилось, и даже казалось, что в ушах что-то квакало.

Евсеич рассказывал о местных умельцах – самогоноварах. Оказывается для «лягушатинки» отлавливают только четыре вида местных лягушек. Непременно зеленого цвета. Именно они, при настое самогона дают напитку «турхуновский» оттенок.

– А при приготовлении «Горыныча», неужели змеиный яд используют?

– Зачем же яд? – удивился Евсеич, – Гадюку разве кто по незнанию в бутыль с самогоном опустит. Ужей отлавливают и в самогон. «Горыныч», сейчас попробуете, градусов восемьдесят будет. Двойного перегона. Ему и цена – сорок рублей за бутылку.

Он встрепенулся, полез в карман и положил перед Женькой смятую десятку.

– Вот. Двадцать за «есенинку», тридцать за «лягушатинку» и сорок за «Змея». Десять – сдачи.

«Горыныч» ошпарил полость рта. Мне показалось, что в нем было все девяносто. Чистый спирт!

Женька передернулся, сложил руки на столе и опустил на них голову. Через минуту мирно посапывал. А мы с Евсеичем продолжали беспощадную борьбу со «Змеем Горынычем», приканчивая его мелкими дозами…

2000 г.