Назад

МУДАНЦЗЯН И ХУНВЭЙБИНКА

По пьяной лавочке дядя Костик берет гитару и выходит ее насиловать во двор. Сидит на лавочке, тренькает по струнам и что-нибудь заунывно гнусавит. Громкость его голоса варьируется в зависимости от того, слышит ли песню его супружница. Дядя Костик поет так, чтобы песня непременно была услышана.

От этой песни завывали все собаки

И у соседа обвалился потолок

А мне хотелося без шума и без драки

Поднять тебя и е… об пенек.

Эффект последней строки всегда приводил к одному и тому же знаменателю. На самом драматичном слове из дома выбегала тетя Шура, жена дяди Костика, и принмалась во всю улицу ругаться. Дескать, если кого об пенек головой долбануть, то в первую очередь нужно долбануть самого дядю Костика. Падлу безхренову… В этот раз гитарист поднял от струн грустные глаза и устало обратился к жене:

– Куклик, хуйвейбиночка моя…

– Я вот тебя сечас кочережкой…

– Куклик, не балуй!

– Ах ты, сын Муданцзяна! Обзываться!

– Куклик!

– Муданцзян бесхренов!

– Ответишь за муданцзяна безхренова, хуйвейбинка штопаная!

Костик, между прочим, считал, что зря его жена обижается на это китайское слово, так как оно по всем требованиям китайского словообразования сответствовало зеркальной действительности по отношению к ней, его Куклику.

Тетя Шура же была женщиной вспыльчивой и горячей. Как говорят автомобилисты, заводилась с полоборота. Когда надо и не надо пускала в ход кочергу, а то и метко метала тарелки в голову противника – как правило, своего непутевого Муданцзяна. Так что трактовка «Хуйвэйбинка» как нельзя лучше отражала характер тети Шуры. И хотя с китайского языка слово переводилось как «красный охотник», на самом деле за этим термином люди русской национальности обнаруживали бандитское обличье этого племени. Ведь именно хунвэйбины всюду учиняли погромы, после чего их стали называть скандалистами и безобразниками.

Другое дело, что дядя Костик произносил это слово с небольшими буквенными перестановками, что и распаляло тетю Шуру.

Хуйвейбиночка, – ржал Костик во дворе на крылечке. В это время дверь отворилась и на голову дяди Костика был выплеснут прокисший гороховый суп.

– Получил Мудан… Муда… муданцзян бесхренов.

Костя аккуратно положил на крылечко семиструнку, поковырял пальцами в гуще сопливо-гороховых волос и, покрываясь красными пятнами, стал грозно подниматься с крылечка.

– Куклик, – стараясь придать голосу нежно-ласковый тембр, ворковал дядя Костя, – Сейчас я тебя, как весь хуйвейбинский род буду уничтожать.

Он схватился за ручку двери, но Куклик успела закрыться на щеколду.

Дядя Костя уперся одной ногой в дверной косяк и двумя руками резко дернул на себя дверную ручку. Через мгновение он кубарем скатился с порога вместе с этой самой дверной ручкой в руках.

– Ты чего это сальто крутишь?

Костик после кульбита ошалело посмотрел на соседа, возникшего нежданно-негаданно, и рассеянно произнес:

– Куклик… хуйвейбинка…

– Да ну их, баб! Пошли ко мне во двор, – и сосед, отвернув полу пиджака показал горлышко бутылки.

Через полчаса из соседского двора под треньканье гитары доносились два протяжно-гнусавых голоса:

– А мне хотелося без шума и без драки Поднять тебя и…

Куклик-хунвэйбинка бродила по двору с кочергой в руках, ожидая появления врага. В любую минуту мог начаться штурм со стороны Муданцзяна…

1997 г.