Оглавление

ГЛАВА 11. ЯХТСМЕН

Яхтсмен сидел в мягком кресле в своем кабинете и барабанил пальцами по столу. Многое бы он отдал за то, чтобы узнать, кто же был тем умником, который организовал спектакль под названием «Монахиня». Впрочем, Яхтсмен был уверен, что уже к утру будет знать имя режиссера-самозванца. В дверь постучали, и Яхтсмен скривился в улыбке: вот, видимо, и первая монахиня. Ведь несколько часов назад, сразу после разговора с Афинской, он дал задание отловить с десяток нищенок в черных рясах и доставить к нему на допрос.

Вошел бык, курировавший Комсомольскую площадь и три вокзала.

•Ну, что, Борщ?

•Шеф, Ярославский вокзал без наших сотрудников остался.

•Как так? – удивился огорошенный Яхтсмен, предполагавший, что Борщ сообщит не печальную весть о потере добывающих работников, а что-то радостное об операции «Монахиня».

•Вот так. Накануне вечером к лежбищу на «Электрозаводской» подъехал милицейский «Рафик», всех бомжей вытащили на свет божий, повязали и покидали в машину. Кстати, менты в том подвале мертвяк нашли.

•Что! – заорал Яхтсмен. – Они не вывезли труп сутенерши?!

•Не успели. Кто-то из них по пьяному делу Машутку-сучку порезал. И не до конца. Она смогла до «Склифа» добраться. А там врачи крутанули и доложили ментам. Те и вышли на лежбище…

•Борщ! Они же тебя, дурака, заложат. Ведь это ты им посоветовал сутенершу прибить!

•Я, шеф… – покорно признался бык.

•Так вот, если жить хочешь, если в тюрягу не хочешь – исчезни из Москвы сию же минуту. Если тебя повяжут…

•Я буду молчать, шеф!

•Я сказал – исчезни из Москвы! На Урал, в Сибирь. Скройся, закопайся! Умри на время. Уяснил, что я тебе говорю?

Борщ переминался с ноги на ногу и молчал.

•Хорошо, – смягчился Яхтсмен. – Иди, пока. Я сам подумаю, куда тебе исчезнуть.

Но Борщ, видимо, желая еще что-то сказать, топтался у порога.

•Ну, что еще?

•Там быки двух монахинь привезли…

•Ну, узнали, кто у них организатор?

•Нет, шеф.

Яхтсмена начинал уже раздражать и сам Борщ, и его ничтожный словарный запас.

•Слушай, Борщ, у тебя, наверное, весь ум в шею и мышцы ушел. Смойся с глаз и скажи Черноте, чтобы привел одну из монахинь.

Через минуту Чернота втолкнул в кабинет молодую, лет восемнадцати, рыжую девушку. Она была в длинной черной рясе, в руках держала головной платок. Глаза были заплаканы и испуганно бегали по сторонам. Она на секунду задержала взгляд на Яхтсмене и, видимо, поняв, что встреча с этим человеком ей ничего хорошего не сулит, опустила глаза в пол.

•Ну, подруга, – Яхтсмен решил опустить все дипломатические тонкости первого знакомства, – кому денежки на ремонт Храма отдавала? Только не вздумай мне здесь дурочку валять! Будешь врать – отдам твое молодое девичье тело на усладу своим ребятишкам. Знаешь, что такое массовый субботник? Это, когда ты одна, как Ленин, а трудящихся очень много.

Девчонка сразу поняла, что шутить и церемониться с ней здесь действительно не станут и без утайки ответила:

•К вечеру, после смены все отдавала цыганке, которая работала вместе с нами и считалась старшей.

•По сколько отдавала?

•Все, что было собрано за день. Распечатывала пломбу на коробке и высыпала все бумажки ей в сумку. Она их даже не считала.

•А тебе сколько за работу платили?

•Первые три дня по тридцать тысяч, а следующие пять дней, включая вчерашний, по пятьдесят.

Девушка не стала напоминать, что сегодняшний заработок, по всей видимости, ей не получить. Ведь парень по кличке Чернота еще в машине забрал у нее коробку с выручкой.

•Сколько денег было в коробке, Чернота? – спросил Яхтсмен.

•Двести двадцать шесть тысяч, – без промедления ответил бык, давно ожидавший этого вопроса.

Яхтсмен понял, что вознаграждение монахиням выплачивалось в размере от 20 до 30 процентов дневного сбора. Но не более пятидесяти тысяч, как говорила фальшивая монашка. Он, вынув из кармана 50 тысяч одной банкнотой, протянул ее удивленной девушке.

•Возьми свой заработок.

Но она, испуганная, даже не шелохнулась. Лишь недоверчиво смотрела на протянутую руку с купюрой.

•Ну, что мне тебя упрашивать, что ли? – угрожающе сказал Яхтсмен.

Она сделал шаг к столу, взяла деньги и, видимо, не зная куда их деть, зажала в кулаке.

•Сама-то откуда?

•С Украины. Из Кременчуга.

•А где они тебя наняли?

•На Киевском вокзале. Предложили подработать. Я согласилась: пятьдесят тысяч – это такие деньги!

•Кто предложил?

•Две цыганки. Одна из них и была нашей старшей. А другую я больше никогда и не видела.

•Только тебе предложили подработать?

•Нет. Нас таких с Киевского вокзала человек двадцать собрали. А может быть, и больше. Из всех только шесть женщин и отобрала в свою бригаду наша старшая. Проинструктировала, где все на другой день должны собраться. На следующее утро в туалетной комнате Белорусского вокзала нам выдали рясу, мы переоделись и пошли к пробке на Большой Грузинской. Там базарчик небольшой, где цветы продают.

•А где же вы после работы ночевали?

•Ясно где! На Киевском и ночевали. Переодевались в обычную одежду и спали на креслах. А утром – снова на Белорусскую.

•И сколько дней ты на вокзале уже ночуешь?

•Недели полторы…

•А на какой срок на работу брали?

Девушка пожала плечами:

•Ничего не говорили. Сказали только, что каждый день по полтиннику платить будут. Но сначала выдавали по тридцать.

Яхтсмен встал с кресла и, как следователь, прошелся по кабинету, раздумывая, что теперь делать с девчонкой. Просить ее, чтобы она указала пальцем на ту цыганку, которая забирала выручку, не имело смысла. Потому как, если старшая будет завтра на том же месте, то его братки смогут отличить хохлушку от цыганки и притащат последнюю к нему на «ковер». Только вряд ли та цыганка и ее подчиненные завтра выйдут на «работу». Скорее всего, после того, как его быки навели шухер на всех автомобильных перекрестках, где были пробки, сбор помощи в пользу реставрации храмов закончится, и монашеский орден будет распущен. Несомненно, что руководство «монастыря» уже завтра будет знать о пропаже своих воспитанниц. И постарается раствориться. Только безмозглый дурак, не боясь быть разоблаченным, приказал бы снова выйти на паперть. Скорее всего, вся акция завтра к вечеру уже будет свернута. Значит в запасе есть только утро, когда на работу выйдут не информированные о хищениях группы монашек.

«Тьфу, черт!» – в сердцах чертыхнулся Яхтсмен. И как он не догадался сказать, чтобы быки отловили старших групп, которыми, скорее всего, были цыгане. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из его команды догадается притащить какую-нибудь настоятельницу группы. И тут он вспомнил о недавнем пленнике – Юрайте. Уж этот парень, несомненно, сообразил бы, кого нужно брать, чтобы выйти на разработчиков операции. Разговаривая с ним, Яхтсмен порой ловил себя на мысли, что Юрайт, глядя ему в глаза, читает все его мысли. Да-да, этот парень заблаговременно рассчитал, как Яхтсмен построит с ним всю свою беседу. И только он, Яхтсмен, хотел предложить ему перейти в свою команду, как Юрайт, не дожидаясь этого вопроса, сам ответил, что принадлежит другой команде и, сколько бы его ни били, о предательстве не помышляет. И ведь вычислил, сучонок, даже то, что после этого ответа Яхтсмен отдаст команду своим ребяткам, чтобы те поучили Юрайта уму-разуму и рассказали путем пинков и зуботычин, как нужно разговаривать с ним, Яхтсменом. Его уже выводили под руки, а он обернулся и рассмеялся прямо в лицо Яхтсмену. Нет, если бы не вмешательство Афинской, то Яхтсмен заставил бы этого вояку-засранца работать в его команде. Он даже знал, что если бы Юрайт согласился на его предложение, то уже через месяц-другой, после всесторонней проверки, был бы его правой рукой. С одним лишь мог согласиться Яхтсмен: Юрайт по уму и сообразительности был достоин своей учительницы – госпожи Афинской.

•Вот что, дочка, – сказал Яхтсмен рыжеволосой девчонке, ожидавшей приговора. – Если хочешь остаться честной и живой, линяй как можно быстрее в свою Хохляндию. Одно могу тебе сказать – в серьезную ты передрягу попала. Чернота, проводи ее и тащи вторую.

Вторая монашка была лет на тридцать старше рыжеволосой. Родом из Молдовы. Наняли на работу ее на Павелецком вокзале. Там она, на Садовом, и работала в пробках. Деньги из ящиков вытаскивал у них цыган, который появлялся около 18 часов вечера. Вся процедура сборов и расчетов у него занимала три-четыре минуты, после чего он незаметно исчезал в неизвестном направлении. Правда, всем без исключения платил по пятьдесят тысяч.

Из холла вдруг раздался громкий крик, затем истеричный плач с причитаниями. Что-то, словно мешок с костями, грохнулось на пол. В ту же секунду плач прекратился и раздалась площадная грубая брань, какой бы позавидовали боцманы и ямщики.

Яхтсмен вышел из кабинета, чтобы самому посмотреть, что там, внизу, за концерт устроили его быки и кто был в роли главного персонажа.

На полу сидела пожилая цыганка неимоверной толщины. Она громко материлась и под дикий хохот быков старалась подняться с пола. Но ничего у нее без посторонней помощи не получалось, она угрожала быкам близкой расправой и перекатывалась с одного бока на другой, пытаясь встать на ноги.

•Всэх вас порэжут, падлы! Уши отрэжут, носы откусят.

Но, заметив, что угрозы никак не действуют на здоровенных парней, цыганка вновь зашлась в надрывном плаче и причитаниях. Она лежала на животе, юбка ее задралась, и трусищи красного цвета и невероятных размеров больше походили на переходящее красное знамя, которое в период построения развитого социалистического общества выдавалось на хранение передовым коллективам трудящихся.

Яхтсмен, увидев такую нестандартную картину у себя в офисе, сам чуть было не расхохотался. Но вовремя сдержал порыв смеха и грозно с лестницы спросил:

•Ну, что еще здесь происходит? Что за цирк устроили?

Цыганка в ту же секунду подняла голову, увидела его и, определив в нем главного, лихо, словно мяч, подпрыгнула и со слезами обратилась к нему:

•Ай, дарагой. Зачем меня, старую, сюда привезли. Атпусти, дарагой, меня. Дома детки малые без мамки плачут…

Но Яхтсмен, оглядев своих подопечных, заулыбался, с сердца словно камень тяжелый слетел – у кого-то хватило смекалки притащить этот пузырь сюда.

•Кто ее приволок? – спросил он, оглядывая быков.

•Суп, – сразу несколько человек показали пальцами на парнягу, сидящего в кресле в темном углу и не принимающего никакого участия в общем веселье около перекатывающейся цыганки.

•Молодец, Суп, – похвалил своего братка Яхтсмен. – Как же ты ее сюда доволок?

•На такси, – скромно ответил Суп.

•На такси? – изумился Яхтсмен. – Какой же дурак тебя с ней в такси посадил? Она же орала, небось, как резаная?

•Не-а, – устало ответил Суп. – Я приметил, как она у всех монахинь из ящиков деньги собрала и пошла к Савеловскому вокзалу. Тут я дурачком прикинулся, вытащил пачку десяток и стал у нее на глазах пересчитывать. Она ко мне и подвалила, давай, говорит, погадаю. А я ей – все отдам, если поглядишь на мою жену и скажешь, блядует она или нет. Взяли такси и приехали сюда. Вот и вся история.

•Ну, коли ты, Суп, сюда эту барышню привез, тащи теперь ее ко мне в кабинет.

Цыганка, кое-как успевшая подняться, вновь плюхнулась на палас и забилась в истерике:

•Отпустите, суки, порежут вас всех. Вы еще не знаете, на кого нарвались.

Огромных размеров Суп поднялся с кресла, подошел к цыганке, сгреб ее в охапку, забросил, словно огромный мешок с пшеном на плечо и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Он так сдавил обширное тело тетки, что та уже и не думала голосить, а лишь хрипела, чтобы он ослабил захват.

Так он занес ее в кабинет Яхтсмена, свалил на диван и выпрямился, ожидая дальнейших приказаний.

•Вытряси у нее все из карманов, – попросил Яхтсмен.

•Я сама, – сказала цыганка и стала вытаскивать разную дребедень вперемешку со смятыми купюрами.

«Если у цыганки окажется больше пяти-шести миллионов, – подумал Яхтсмен, – значит, она могла быть той самой сборщицей пожертвований, которой сдавали деньги старшие групп. А значит, эта птичка прямиком выходила на главу табора и разработчика монашеского спектакля».

•Это все? – удивленно спросил Яхтсмен, разглядывая кучу банкнот. На его взгляд, сумма, выложенная на стол цыганкой, была не больше трехсот тысяч.

•Все отдала, дарагой! – сказала цыганка и, заметив, что ей не верят, добавила: – Все до копеечки.

•Суп, – обратился к своему братку Яхтсмен, – сделай из тети неваляшку.

Цыганка не успела сказать и слова, как Суп взял ее за то место, что у женщин называется талией, легко перевернул вниз головой и, прижав цепкими руками хрипящую тетку к груди, начал вместе с нею подпрыгивать.

Из многочисленных потайных карманов на паркет вылетели перевязанные резиночками пачки денег, какие-то коробочки с парфюмерией, предметы дешевой бижутерии.

Яхтсмен, глядя на этот клоунский номер, расхохотался, вышел из-за стола и поднял четыре пачки с купюрами. Теперь он понял, что цыганка была из аппарата управления операцией «Монахиня». И, видимо, Савеловский вокзал был ее последней точкой во время обхода и сбора пожертвований. Суп ее взял в тот момент, когда она еще не успела поменять мелкие купюры, сданные савеловскими монахинями, на крупные, как это она успела сделать с деньгами, собранными в других местах. Жадность и подвела цыганку, клюнувшую на то, чтобы обобрать и лоха, которым, по ее мнению, мог оказаться Суп.

Яхтсмен опытным глазом определил, что в перевязанных пачках – не меньше восьми миллионов рублей.

•Оставь ее в покое, Суп, – приказал Яхтсмен, – и этого добра хватит, чтобы догадаться, какого пингвина ты сюда приволок.

Суп тут же разжал руки, и цыганка, упираясь ладонями в пол, чтобы не грохнуться всей свой массой, как мешок с опилками, сползла с быка.

Пока она сидела на полу, растрепанная, размазанная, поправляя свои юбки и кофточки, Яхтсмен, словно заправский кассир пересчитал деньги. Было восемь миллионов пятьсот тысяч. Если учесть, что дневной сбор с одной группы монашенок, равнялся, как правило, полутора миллионам, то значит, цыганка успела оприходовать выручку у шести групп монахинь. Или же с двух автомобильных пробок. Яхтсмен знал, что одна автопробка постоянно образовывалась на Нижней Масловке. А где же на Савеловском могла быть еще одна ? «Стоп! – догадался Яхтсмен, – так они трясли автомобилистов, паркующихся около самого вокзала!»

Смех и веселое настроение покидали Яхтсмена и ярость все больше заполняла клетки головного мозга – полторы тысячи баксов с двух точек! Очень неплохо. С его точек! С его территории!

•Так, – сказал он, глядя на нее с ненавистью, – если будешь крутить – ни табора, ни своих детей больше не увидишь.

Цыганка всем телом повалилась на пол, обхватила голову руками и надрывно завыла. Она догадалась, что из-за своей жадности попала в лапы организованной преступной группировки. Она, сама занимающаяся криминальным мошенническим бизнесом, понимала, что просто так ей теперь отсюда не вырваться. Здешние ребятки заставят ее сказать все о «сборе денег в пользу храмов», о своем таборе, о тех, кому она сдавала выручку. Но она также понимала, что за передачу всей этой информации в таборе ее по головке не погладят. Самое малое наказание, что ей грозит, так это дикие побои. Но и здесь ее тоже не пожалеют. Мало того, избиение может закончиться зверским убийством. Да и знала она, пожилая женщина, что не выдержит всех пыток и побоев, которым она подвергнется за молчание. Говорить все равно придется…

•Кому отдавала деньги?

• В общую кассу табора.

•Сколько цыган в вашей группе работали монахинями?

•Все женщины. Человек тридцать. Они были старшими групп. Монахинь же вербовали на вокзалах.

•С вашими мужиками кто-нибудь из московских общался?

•Не знаю, – пожала она плечами. – К нам много разных русских приходит. С ними мужчины разговоры разговаривают.

•А где сейчас разместился ваш табор?

Цыганка съежилась и опять заголосила:

•Ой, не знаю я ничего. Не знаю.

Яхтсмен со всего размаха ударил ладонью цыганку по щеке:

•Где твой муж и вожак табора живут? Быстро вспоминай!

•Не знаю. Все по разным квартирам…

•Говори, где вожак, сука! – и он другой рукой выдал еще одну пощечину.

• В гостинице «Украина».

•То-то! – довольный допросом Яхтсмен вынул из пачки сигарету. – В каком номере и как его зовут?

Но цыганка вдруг опустилась на колени и поползла в сторону стола, за которым в мягком кресле развалился Яхтсмен.

•Не губи, дарагой! Если не скажу про вожака – вы убьете. Скажу – вожак убьет. Пожалей женщину. Пожалей ее детей. Отпусти меня. Забери эти деньги, все забери. Только отпусти…

•Хорошо. Иди… – пуская дым в потолок, миролюбиво ответил Яхтсмен.

Цыганка, все еще стоя на коленях, перестала причитать и подняла голову в сторону Яхтсмена.

•Ты меня отпускаешь?

•Да. Иди домой.

Она, не вставая с колен, задом поползла в сторону выхода из кабинета. Около дверей с трудом поднялась и, не отрывая взгляда от Яхтсмена и все еще не веря в свое освобождение, переспросила:

•Ты меня отпускаешь?

•Да. Иди- иди.

Когда она повернулась к дверям, Яхтсмен посмотрел на Супа и еле уловимым движением щелкнул пальцами и повел подбородком в сторону цыганки, мол, глаз с нее не спускать и разузнать, где их явка находится. Догадливый Суп кивнул в ответ: понятно.

Когда цыганка вышла на улицу и устремилась к автобусной остановке, трое братков уже сидели в «БМВ». Яхтсмен отрядил на слежку самых догадливых быков из своей команды.

Он вышел в холл, где сидели и резались в карты свободные от вахты братки и разрешил всем разъезжаться по домам. Он уже и сам было хотел покинуть стены офиса, но увидел в темном углу холла Борща. Тот, безучастный ко всем событиям, произошедшим в офисе в течение последних двух часов, задумчиво сидел в кресле и глядел в одну точку.

«Он и не думает линять из Москвы, – подумал Яхтсмен. – И если его возьмут менты, то он может завалить всю контору».

Он снова направился в кабинет, бросив в сторону быков короткую фразу:

•Суп, зайди ко мне на минутку.

Клички этих двух быков соответствовали их гастрономическим изыскам. Один уважал жирный борщ с большим куском мяса. Другой – вегетарианский супчик. Тот и другой ненавидели друг друга. «Вот и пускай Суп разберется, что вкуснее», – подумал Яхтсмен.

Оглавление