Оглавление

ГЛАВА 16. БУРДАКОВ

Бурдаков приехал на работу чуть свет. Включил настольную лампу и нажал на кнопку селекторной связи в кабинет оперов. Ему хотелось знать, кто же из бомжей полоснул ножом проститутку и убил сутенершу. К тому же он решил побыстрее завершить все текущие дела, чтобы часикам к пяти вечера быть свободным. Ведь они с Маргаритой договорились встретиться и пройтись по местам своей молодости. «Странно, – подумал он, вспоминая последние слова Марго, – она что, разошлась или вообще не была замужем?» Хотя он и не относил себя к любопытным в области чужих семейных отношений, но этот вопрос его интересовал. Честно признаться, после ее ответа он хотел справиться о ее семейном положении в паспортном столе по месту прописки. Для него это ничего не стоило, через пять минут ему бы выдали подробную справку обо всех ее семейных и любовных перипетиях, если, конечно, таковые были. Но он сразу отогнал от себя эту мысль и не стал никуда звонить. Тем более что полная неизвестность по этому вопросу его даже в какой-то мере возбуждала. Нет, не в сексуальном плане, а в душевном.

Через минуту после его звонка два опера – совсем еще мальчишки – стояли у него в кабинете и разводили руками. По их красным, невыспавшимся глазам он видел, что ребята этой ночью с подушкой еще и не встречались. Один из них был крепким коренастым пареньком. Другой напоминал Бурдакову того высокого и неугомонного парня, каким он сам был в молодости, когда мог ночами не спать, а раскручивать какое-нибудь интересное дело.

•Товарищ майор, никто из четверых, у которых на одежде мы обнаружили пятна крови, путного ничего сказать не может. Твердят одно – пьяные все были, ничего не помним, – сказал высокий лейтенант Стельнов.

•Ну, что же вы! – даже расстроился Бурдаков, который почему-то был уверен, что оперативники к утру раскрутят бомжей. Он даже ничего не мог сказать путного, кроме как не без сарказма посоветовать: – Действуйте дедуктивным способом. Про Шерлока Холмса, надеюсь, читали?

Ребята молчали. Один тер шишки на кулаках, набитые от регулярных занятий каратэ. Другой тоскливо смотрел на подоконник, по которому прыгали воробьи.

•Ну, так что, читали о методах знаменитого сыщика? Советую съездить в выходной на книжный развал и угробить всю зарплату на приобретение полного собрания сочинений Канон Дойла. Если уж бомжей раскрутить не можете, то…

Он не договорил, его перебил худощавый Стельнов, который по-прежнему не отрывал взгляда от подоконника:

•Читали мы, товарищ майор, и про Холмса, и про Мегрэ. Складывается такое впечатление, что трое действительно не знают того одного, кто мог попользоваться ножичком. После всех выводов у нас подозрение на двоих падает. Вот из них и надо вычесть одного.

•Уверены? – оторвался от ночной сводки и поднял глаза на Стельнова Бурдаков.

•Судите сами. Задержанный Омельченко не мог убить. Это не его профиль… Омельченко приехал в Москву месяца четыре назад из Новороссийска. Мы ночью позвонили в местное УВД, где он раньше был прописан. Ребята похохотали и сказали, что его в Новороссийске называли не иначе как Пещерный человек. Тихоней он был, затерканным жизнью человеком, но выпить любил. И супруга его нещадно колотила. Но даже у нее, злой и свирепой, нервы не выдержали, и она выгнала его из дома. Он устроился в катакомбах, в которых во время войны скрывались партизаны, а теперь те места туристам и спелеологам выдают за местную достопримечательность. Так вот, Омельченко во время туристических посещений прятался в каком-нибудь потайном штреке и испускал дикие звуки, пугая слабонервных. Эхо от его криков раскатывалось по всем пещерам. Люди сумки бросали и убегали. А он их подбирал. Так вот, однажды группа смельчаков его отловила и сдала в милицию. Так он ловцам и говорит, дураки, мол, вы, я вам такую экзотику пещерную устраивал и даже деньги за эхо не брал. Ребята из Новороссийска рассказывают, что после того, как Омельченко отсидел пятнадцать суток, а потом уехал в Москву, катакомбы стало посещать гораздо меньше туристов.

Бурдаков не выдержал и захохотал:

•Говорите, Пещерным человеком звали…

•Ага. Это в Новороссийске. А здесь, в Москве, его окрестили Снежным человеком.

Бурдаков, словно и забыл об убийстве. Вытирал платком слезы на глазах, которые выступили от смеха, и оперативники, чувствуя, что начальник управления приходит в хорошее расположение духа, рассказали и московскую историю.

•У нас в Москве он тоже не оставил экзотических наездов на законопослушных граждан. Но на этот раз, прошлым летом, обосновался в Измайловском парке. Жил в каком-то заброшенном кунге. В сумерках, когда парочки старались скрыться подальше в лесу от посторонних глаз, он, весь заросший, растрепанный и в лохмотьях, выбегал неожиданно из кустов и с воплями носился вокруг целующихся или выпивающих. Многие, испугавшись, бросали свои сумки, еду, выпивку и спешно ретировались.

Бурдаков перестал смеяться и уже серьезно спросил:

•А почему вы думаете, что он не мог убить?

•Тёха он, товарищ майор. За всю жизнь даже мухи не обидел. А вот к театральным представлениям склонен. Второй, его товарищ Склярский, летом был приголублен Омельченко в своем кунге в Измайловском парке. А на зиму они вместе перешли жить в подвал. Склярский экзотику Снежного человека не поддерживал. Вообще он очень замкнутый товарищ, когда-то учился на философском факультете МГУ, увлекся какой-то идеей и замкнулся. Из университета его отчислили, выставили из общежития. И он поселился вместе с лесными братьями на Лосином острове. Есть там такая своеобразная каста бомжей.

Бурдаков в удивлении поднял брови:

•Есть такие, товарищ майор, – подтвердил крепко сбитый оперативник невысокого роста. – Я тоже до вчерашнего дня не знал. И, пока Стельнов крутил телефон, сгонял на Лосиный. Зрелище, надо сказать, умопомрачительное. Зовут они себя аскетами. На себе, спасаясь от холода, носят с центнер одежды, которую и одеждой-то не назовешь – одни лохмотья. Ночуют в огромных рукотворных гнездах, построенных из досок, фанеры и картона на ветвях огромного дуба, как первобытные люди. Утром, чуть свет, просыпаются и молча расходятся для поиска пропитания. Вечером опять собираются в стаю и варганят себе еду уже в общем котле. Блюдо, как правило, мясное – из зазевавшейся собаки или кошки. Между собой они почти никаких разговоров не ведут. Склярского изгнали из своей компании за то, что он был, якобы, умнее всех – не только ни с кем не разговаривал, даже взглядом не обменивался. А это – зазнайство.

•Так, вот, такие молчаливые, как мы говорим «себе на уме» чаще всего и убивают.

•Нет, он боялся крови. Никогда не разделывал ни собак, ни кошек, хотя жрать мясо не отказывался. К тому же, Михаил Иванович, сутенерша была убита правшой, а Склярский левша.

•Да, наговорили вы мне с утра баек. Одни смешные, другие – грустные. А кого же тогда подозреваете?

•Вот их личности как раз и выясняем. Они ни имен своих не знают, ни фамилий. Говорят, что не могут вспомнить, в каком городе родились, где и с кем раньше жили. Естественно, нет никаких документов. Но подслушали тайком их разговоры, и стало понятно, что один из них далеко не дурак и пребывает в здравом уме. По крайней мере еще с пьяну, когда его только привезли и стали крутить, говорил, что за житье в подвале они отдают квартирную плату одному парнишке, который заглядывает к ним регулярно. Обычно вечером. А когда их, бомжей, порой ночевало в подвале до десятка человек, он несколько раз поутру подгонял «Рафик» и отвозил их к месту «работы» – трем вокзалам. И бомжей, и проституток. Номер машины они, конечно, не помнят – синяя была. Ну а четвертый – совсем невменяемый, словно в забытьи, говорит о борще. Бред какой-то несет: не тронь, говорит, борщ. Сдается мне, что ломки у него наркотические.

•Про борщец, говорите, вспоминает, – Бурдаков на минуту задумался и тоже повернулся в сторону подоконника, на котором по-прежнему хозяйничали воробьи. – Давайте, мужики, вот что сделаем. Философа оставляйте в камере, а остальных троих выпускайте. Сегодня же. Дайте пинка под зад и посетуйте, что, дескать, нечего вам здесь казенные харчи жевать, и так мест нет для законопослушных граждан. И между прочим дайте понять, что на одежде философа была найдена не только кровь, но и несколько волос погибшей.

•Вы думаете, у них хватит ума с нами в логические игрушки играть? Обижаете, товарищ майор.

•Нет, ребята. У всех четверых бомжей мозги действительно атрофированы. Трое, это факт, даже не догадываются, кто убийца. А убийца молчит. И не исключаю возможности, что его кто-то заставил быть убийцей. Может быть, даже тот парень, который берет деньги с «квартирантов» и возит их на работу. Они ж, как я понимаю, всю выручку ему отдают. И бомжи, и проститутки. Сутенерша, видимо, баба умная попалась, стала откладывать себе, чтобы вылезти из подвала, это стало известно – вот и поплатилась.

•Мы не исключали таких версий, – без смущения сказал Стельнов. – За подвалом давно наблюдают. Мы выяснили у бомжей, как выглядит их покровитель, составили его описание и с утра прогуливаемся по платформам вокзалов.

•Хорошо бы и в метрополитен заглянуть…

•Вы не правы, товарищ майор. Наших бомжей в метрополитен не пустят.

•Надо же, – воскликнул Бурдаков, – яйца курицу учить вздумали! Да их – бомжей, нищих, попрошаек всех видов в метрополитене, как зеленых мух в знойный день в общественном сортире!

•Но на «Комсомольской» в подземке, товарищ майор, вы не найдете ни одного пьяного бомжа. И не потому, что работники метро их туда не пропускают. Их оттуда выбрасывают калеки, попрошайки, музыканты, инвалиды и другой юродивый народец, который зарабатывает профессионально на жизнь попрошайничеством.

Коренастый лейтенант добавил:

•Там другой клан орудует, который не ошивается по вокзальным перронам и площадям.

Лейтенант, будто что-то вспомнил и улыбнулся.

•Я когда с Лосиного острова возвращался, отпустил дежурную машину и решил покрутиться на Казанском – вдруг повезет и встречу неизвестного подвального арендодателя. Так мне дружок из транспортной милиции рассказывал, что вчера там черт-те что творилось. Сначала какие-то братки, нувориши, на своей «девятке» за кем-то гнались и чуть на машине в переход по лестнице не съехали. Бросили ее открытой и – к перрону. Один из них так бежал за последней электричкой, что не заметил, как перрон закончился, и он со всего маху упал на гравий. Хотели его проверить, а он тут же куда-то испарился. Его перестали искать, когда на электричке, пришедшей из Люберец, приехал целый табор цыган. Человек четыреста. Все сметая на своем пути, а заодно и снимая ценные вещи и вытаскивая денежное довольствие у зазевавшихся, они перешли на платформу к Ленинградскому вокзалу, оккупировали несколько вагонов электрички в сторону Твери и уехали. После чего все местное отделение милиции было забито пострадавшими и ограбленными.

•Никакой связи с нашим случаем не вижу.

•Так это я к слову. А насчет нищих кланов у меня вот какое наблюдение. Наши-то бомжи рассядутся на площади, положат около себя кепки и ждут, пока им кто-нибудь медяк не кинет, а метрополитеновские работают с выдумкой. Опять вчера же, сам наблюдал, как инвалид по кличке Терминатор, обосновавшийся около бюста Ленина, надевал вождю кепку на голову, специально для этого им принесенную. Этим вызывал улыбки и восхищение пассажиров, благодарность которых выражалась в эти минуты в таком денежном отношении, что нашим четырем задержанным нищим такой заработок и за неделю бы не приснился.

Бурдаков посмотрел на часы: вместо десяти минут, которые он собирался уделить ребятам, они просидели час, и запас времени, на которое он рассчитывал, чтобы пораньше разделаться с текучкой, был исчерпан.

•Хорошо, ребята, – постарался он подвести итог разговора. – Троих сейчас же выгоняйте и не спускайте с них глаз, а философ пусть пару деньков посидит в камере. Я думаю, жаловаться не станет, а только довольным будет, что мы ему личный кабинет для размышлений предоставили. Я думаю, вы поняли, что один из троих и выведет вас на офис быков. Скорее всего, тот, что просил борща. Сдается мне, что борщ – это вовсе не блюдо, подаваемое на первое, а чья-то кличка.

Оперативники переглянулись.

•Очень даже может быть, – сказал Стельнов.

Бурдаков продолжил свою мысль.

•Тот, кто убил, будет искать встречи со своими покровителями без боязни, что за ним следят. Ведь он будет думать, что убийство мы будем шить философу как человеку, на которого упало улик больше, чем на всех остальных.

Когда оперативники покинули его кабинет, Бурдаков с одобрением подумал, что из них получатся неплохие сыщики. Ребята подмечают многие детали, не сухи в разговоре, что обычно отпугивает свидетелей, умеют общаться с людьми. Он с удовольствием подумал, что в милицию приходит новая смена. Образованна

, общительная и, самое главное, любящая свою профессию. Конечно, он понимал, что для некоторых работа в милиции давала дополнительный доход. И немалый. Иные за день получали такую же зарплату, какая им полагалась за месяц. Он также знал, что многие оперативники и следователи на свои мизерные зарплаты каким-то одним им известным способом обзавелись «джипами», «мерседесами» и другими иномарками, кто-то из бывших лимитчиков сам решил свои вопросы с жильем, прикупив неплохие и далеко не малогабаритные квартирки. Были и такие, кто, разбогатев на милицейских харчах и боясь быть разоблаченными, вообще ушли из милиции и занялись своим бизнесом. Благо имелись средства, которые можно было вложить в первоначальный оборот.

Да и сам он в прошлое воскресенье, когда заглянул на колхозный рынок, стал свидетелем непристойного поведения сотрудника патрульно-постовой службы. Блюститель рыночного порядка двигался навстречу ему. Бурдакову неприятно было смотреть, как сержант при оружии и с резиновой дубинкой идет вдоль торговых рядов и всем без исключения торгашам с улыбочкой жмет руки. Бурдакову, конечно, было несложно определить, что означает этот полумистический ритуал – рукопожатие не всегда означает бескорыстную вежливость.

Они уже почти поровнялись с сержантом, но в это время взгляд милиционера приковала какая-то, по всему было видно, новая торговка.

•На кого работаешь? – небрежно и никого не стесняясь, спросил рыночный милиционер.

•На Васю, – ответила тетка.

•Что?!

И Бурдаков не успел отскочить, как прилавок одним движением был опрокинут, и брызги от разбившейся банки со сметаной приклеились к его джинсам. Он не мог понять, что происходит, а страж порядка уже тяжелым милицейским ботинком пинал весы, топтал ошметки творога, сыра.

•Пока все, – сухо подвел он итог своих действий, снова обзавелся благосклонной улыбочкой и хотел было уже двигаться дальше, но Бурдаков схватил его за рукав и прошептал почти в ухо.

•Ты, что же, гад! Она же тебе в матери годится! – и он кивнул в сторону растерянной и испуганной тетки, которая всплескивала руками среди ошарашенных прохожих и покупателей.

•А ты кто такой? – нагло смерил его взглядом сержант.

•Ну-ка, пошли к твоему руководству, я тебе там расскажу, – и он с силой дернул охранника за рукав.

Но нахал резко высвободил руку с дубинкой, а другая непроизвольно потянулась к кобуре:

•Двигай отсюда, гражданин, если не хочешь неприятностей на свою жопу.

•Хочу неприятностей, – спокойно сказал Бурдаков, все еще нелепо держа в руке пакет с пучком лука и моченым чесноком.

Впрочем, и рыночный блюститель догадался по напору Бурдакова, что он имеет дело не с простым налогоплательщиком, а, скорее всего, с таким же, как он, налогопотребителем.

•Вы что, тоже из органов? – сменив гнев на милость, спросил милиционер.

Бурдакову не хотелось устраивать посередине рынка никаких разборок и выяснений отношений, и он лишь бросил на ходу, что такой же смертный, как все.

Лицо милиционера с хамелеоновской скоростью вновь поменяло милость на гнев, и он, командуя сзади куда идти, повел его внутрь рынка, где располагалась дежурная комната милиции. В дежурке Бурдаков, показав наконец свое удостоверение, поклялся и наглецу и дежурному лейтенанту, что им не миновать наказания. Потому что такие, как этот сержант, только подрывают уважение народа к милиции.

Теперь, сидя за своим столом и размышляя о милицейской доле и людях, одни из которых приходят в органы за жирным куском хлеба с икрой, а другие за холодным куском свинца, он сожалел, что из-за нехватки времени он так и не сообщил руководству того сержанта о его хамстве. Он и листок из блокнота с фамилией сержанта и телефоном муниципальной милиции, где нахал проходил службу, до сих пор носил в бумажнике, но вот времени – времени катастрофически не хватало.

•Потом, потом, потом, – скороговоркой приказал он сам себе, стараясь отогнать от себя раздумья и настроиться на изучение нищенского вопроса. Он поймал себя на том, что последние несколько дней, особенно после заседания в префектуре, где Маргарита вслух не побоялась высказать свои мысли префекту и всем окружающим, он только и занимался сбором материалов о бомжах и попрошайках. Да и ребята, теперь он уже был полностью солидарен с их мнением, были правы, что в столице появились целые нищенские кланы, поделившие город на свои районы и округа.

Вчитываясь в сводки происшествий, он подметил, что его взгляд самопроизвольно останавливается только на тех криминальных случаях, где замешаны бомжи и нищие.

«Задержан некий гармонист Ковалев. Надев зеркальные очки, он исполнял в вагонах электричек самые душещипательные шлягеры, наполняя карманы деньгами сочувствующих слепцу пассажиров. А задержан был Ковалев на месте преступления во время разбоя. После чего выяснилось, что он имеет не только стопроцентное зрение, но и является главарем банды подростков».

Следующая сводка, в которой опять же главным персонажем была нищенка, поразила его своей жестокостью. Женщина, приехавшая с малолетним ребенком из Молдовы, решила подкалымить путем попрошайничества. Взяла ребенка, загримировалась под старуху и вышла к «Метрополю». Вечером, как она объясняла в больнице врачам, к ней подошли несколько инвалидов, затащили в подворотню, и кто-то из них ткнул в глаз карандашом. Когда на крик сбежался народ, преступников-инвалидов и след простыл, а на месте преступления остался тот самый карандашик, из-за которого женщина лишилась глаза и уже до конца жизни останется инвалидом.

Десятки случаев задержания в метрополитене. Цыганок задержали с годовалыми детьми, которых предпринимательцы-попрошайки опоили маковым отваром, чтобы те были смирными. Инвалиды, разъяренные непочтительным отношением к себе со стороны пассажиров, враз находили свои ноги, продергивали их в подкатанные брючины и размахивали костылями, нанося побои обидчикам.

Он прочитал сводку, сделал для себя некоторые выводы и записал в блокнот, что в ближайшее время необходимо сделать санитарные зачистки. А сделать их нужно совместно с транспортной милицией на тех линиях метро, которые, по его мнению, пользовались особой популярностью у попрошаек. Это были, как правило, направления, примыкающие к московским вокзалам, где гости столицы охотнее занимаются милосердием. Конечно, самой насыщенной просящим народом линией, была кольцевая. С нее он и начнет операцию.

Бурдаков жирным фломастером начеркал на календаре несколько названий станций метро – «Белорусская», «Комсомольская», «Курская». Пока хватит. Затем буквами поменьше он записал название нескольких линий и станций метро – «Горьковско-Замоскворецкая», «Серпуховско-Тимирязевская», «Фрунзенская» и «Петровско-Разумовская». На этих направлениях, по его мнению, больше всего кипела попрошайническая деятельность. Станцию метро «Менделеевская» он опять обозначил жирным шрифтом. В милицейских оперативных сводках она чаще всего упоминалась, когда работники правопорядка устраивали облавы на бомжей и нищих. На этой станции задержанными можно было быстро набить целый автобус, привезти их в отделение и провести необходимую профилактику. Собирать же нищенский люд со всех подземных остановок для милиции было хлопотно и накладно. Да и зачем попросту время тратить?

Значит, «Менделеевская» чем-то притягивает бомжей, и вполне возможно, что слывет среди них станцией базовой. Там, где назначают место встречи.

Догадку Бурдакова подтвердила еще одна сводка, в которой отмечалось, что именно на «Менделеевской» в центре зала была задержана женщина с хозяйственной сумкой, доверху набитой деньгами. Правда, банкноты были мелкого достоинства. Дежурный по станции милиционер, прежде чем задержать тетку, долго наблюдал за ней. Время от времени к толстухе подбегали дети, передавали полиэтиленовые пакеты с деньгами и вновь исчезали в подземных тоннелях. Тетка же, аккуратно рассортировав «кассу», укладывала деньги в сумку и как ни в чем не бывало принималась снова лузгать семечки и пялиться по сторонам. Впрочем, по ее виду можно было догадаться, что она никого не боялась. И когда в отделении, пересчитав деньги, ей намекнули, что она использует труд детей, она нахально объявила, что все – ее кровные. Причем, как выяснилось из дальнейших расспросов, за своих детишек, когда те не собирались к определенному времени, она не беспокоилась. Знала, что за потерянным нужно ехать в детский распределитель.

Наконец, после долгого изучения оперативных бумаг и сводок, Бурдаков откинулся на спинку кресла и сладко потянулся. С тех пор, как он стал начальником управления, ему все больше времени приходилось проводить в своем кабинете. Иногда он даже улыбался, думая о том, что стал не начальником, а своего рода диспетчером или координатором. К нему поступает информация, он ее обрабатывает и раздает приказания, где и что надо сделать. Там – провести рейд, там – задержание.

Честно признаться, ему льстило его высокое положение. Но, с другой стороны, он на все выволочки, которые регулярно устраивало ему начальство, реагировал спокойно и не боялся, а порой и радовался тому, что его снова грозили отправить на оперативную работу.

Он опять нажал кнопку селектора.

•Сережа, зайди на секунду ко мне в кабинет, – попросил он своего заместителя.

И когда майор Кондрашов растянулся в противоположном кресле, Бурдаков передал ему листочки из блокнота с многочисленными тезисами и десятками восклицательных знаков.

•Знаешь, Сережа, я пришел к выводу, что больше всего неприятностей в нашем округе происходит по вине бомжей и нищенской братии.

•А это для тебя было секретом, Миша? – сделал удивленные глаза его заместитель.

•Можно подумать, что ты этот вопрос всегда ставил во главу угла?

•Пока ты ловил убийц и насильников, мы занимались рутиной – выметали бомжей, отлавливали попрошаек. Это, Мишенька, вопрос не сегодняшнего дня. Ну, ладно, что мы будем пикироваться! Какие твои соображения?

•Вот так уел! – скорее, даже обрадовался Бурдаков тому, что, пока его внимание было приковано к убийцам и бандитам, Кондрашов занимался разгребанием навоза. – Я-то думал, что Америки здесь сижу открываю, а на самом деле…

•Ладно, не самоистязайся. Сам знаешь, бывают и у новичков интересные наблюдения, – он сгреб со стола блокнотные листки и стал вчитываться в каракули Бурдакова.

Начальник помалкивал, терпеливо ожидая, какой же приговор вынесет ему заместитель. Тот ухмыльнулся и сказал:

•Все традиционно. Ты, Мишенька, мыслишь как любой мент-начальник. Облавы, распределители, профилактика. Метрополитен – как очаг мракобесия…

•Все! – ядовито, но по-дружески перебил его Бурдаков. – Иди и занимайся этим сам. А я буду ловить убийц и бандитов. Заметь, между прочим, что среди бомжей тоже такого контингента немало.

- Я-то давно заметил, – не думая подниматься с кресла, ответил Кондрашов и без всякого заискивания улыбнулся: – Да будет тебе известно, дорогой ты наш руководитель, метрополитен возле станций и линий которого ты наставил так много восклицательных знаков, воняющий нечистотами и заваленный мусором, – не единственное место, облюбованное нищими и попрошайками. Согласен с тобой, как и с предыдущим начальником управления и с его предшественником – я ведь уже здесь десять лет «замствую» – наша московская гордость метрополитен привлекает всех бомжей большим количеством народа. Там к тому же и тепло. И милиция при случае защитит, а если надо, и накормит. Бомжи ведь иногда даже сами сдаются, чтобы попасть в распределитель – на государственный харч. Бездомные, чего не было при социализме, оккупировали подземные переходы, рынки, тамбуры крупных магазинов. А ты замечал утром, как они дерутся между собой за корку хлеба, кем-то найденную в мусорных контейнерах, что стоят почти во всех сохранившихся дворах?

- Слушай, – немного обозлился Бурдаков. – Знаешь, почему ты всю жизнь в замах? Я скажу, не постесняюсь. Ум у тебя светлый, аналитический. Но начальники не любят, когда им лекции читают подчиненные. И, уходя на повышение, они в отместку за твои нравоучения, берут замену со стороны. Но ты не бойся. Я не из тех. Если буду уходить, я тебя специально на свое место посажу. Погляжу, как от тумаков и шишек будет потеть твоя задница.

•Не пугай – пуганый. Я ведь тебе лекцию читаю в духе социалистической риторики. Помнишь, как коммунисты поступали? Сначала покритикуют начальство, а потом в похвалах рассыпаются. Так вот. В твоих записках, есть очень много разумных наблюдений…

•Сережа, – умоляюще, словно в молитве, сложил руки на груди Бурдаков, – у меня в шесть часов вечера сегодня важная встреча…

• В нашем возрасте, Миша, все встречи важные. Даже на банкетах. Не перебивай. Так вот. Мне понравились твои наблюдения насчет базовых станций и наиболее популярных у бомжей линий. Но, сам знаешь, мы же не будем работать на территории чужого отделения. Выходит, мы свой округ зачищаем, а попрошайка в соседнем укрывается. Тут нужно сплотиться. Я свяжусь с другими управлениями округов, и мы разработаем тотальный план облавы. Что-нибудь под этаким кодовым названием «Бомж-2000» или – еще лучше – «Нищие второго тысячелетия». Между прочим, мэру понравится. Тебе даже могут грамоту дать…

Бурдаков понял Сергея – ему просто хотелось побалагурить. Ведь у них мало когда выдавалось время для дружеских встреч, а теперь их Центральный округ и вовсе погряз в работе. И что обидно, в работе рутинной, бумажной. Депутаты всех уровней требовали отчетов, справок, пояснительных записок. И ради их составлениея порой приходилось перекладывать оперативную работу на плечи мальчишек, только вчера окончивших школу милиции.

Бурдаков опять скрестил руки на груди:

•Все, Сережа, достал. Я ведь не на банкет спешу.

•Тогда на очередную разборку к начальству или совещание. Успеешь. Скажешь бандита задерживал…

•Я к невесте, Сережа.

•Ба! Только не надо легенд. Кто поверит!

•Я к бывшей своей невесте, Сережа. Мы с ней в институте учились. И вот она недавно мне позвонила и обратилась за помощью.

•Уж не оградить ли ее дачный участок от бомжей?

•Твои мысли работают в правильном направлении, – Бурдаков поднялся с кресла и взялся за пиджак, висевший на спинке стула. – Эта женщина работает в нашей префектуре. И должность имеет не меньше, чем начальник отдела социальной защиты населения. И звонила она мне как раз по поводу бомжей и настоятельно просила, чтобы мы оградили население округа от их домогательств, по поводу финансовых вопросов и нераспространения всякой заразы с чердаков и подвалов…

•Эта не та фифочка, что к нам за справкой приходила?

•Та.

•Тю! А я-то, старый дурак, здесь сижу и думаю, что это мой начальник так бомжатскими вопросами расстарался. Прямо день и ночь только о проблемах нищих разговоры говорит. А дело-то, оказывается, и выеденного яйца не стоит.

Кондрашов тоже поднялся с места:

•Так ты как к ней в данный вечерний момент идешь – по первой или второй части вопроса?

•Это по какой первой?

•Ну, – засмущался Кондрашов, – по части невесты. Сам же сказал.

•Да, Сережа, по первой. По крайней мере, хотелось бы этого. О делах мы еще с ней наговоримся.

•Ну раз так – беги, беги. И будь спокоен, я тебя здесь грудью прикрою.

•Ну, и язва же ты, Кондрашов, – засмеялся Бурдаков. – Вот не буду хлопотать по поводу твоего повышения.

•Куда уж нам – холопам!

•Пошел вон!

•Так бы сразу и сказал!

Оглавление