Главное меню


Книги

Сценарии

Статьи

Другое



 


Сергей Романов

Член Союза российских писателей




Художественная литература

Нищие


Оглавление

ГЛАВА 2. АФИНСКАЯ

Хозяйкой трех подвальных комнат, отведенных по всем официальным каналам под редакцию газеты «Милосердие», являлась моложавая женщина лет тридцати пяти. Татьяна Афонина официально являлась редактором этой самой газеты.

Но все подчиненные называли Татьяну Сергеевну Афонину не иначе как госпожой Афинской. Конечно, не в ее присутствии. Но она знала о своей кличке и даже гордилась ею.

Газета «Милосердие» выходила исправно – раз в две недели и печаталась на двух страницах. А весь тираж составлял не больше тысячи экземпляров. Зато каждый отдел любой префектуры столицы получал такую газету. Приходила она и в отделы социального обеспечения города. Ее видели городские депутаты, сотрудники милиции – в общем, все те, кто имел дело с людьми без постоянного места жительства или с обыкновенными нищими. Все они, по роду своей службы, пробегали немногочисленные строки газеты и выносили из нее только одно – бедным и сирым нужно помогать. Почти все эти люди знали редактора газеты по фамилии, имени и отчеству, но, к сожалению, в глаза ее никто не видел. Да и сама Татьяна Сергеевна за все время существования газеты не добивалась аудиенции у высокопоставленных лиц.

К тому же Татьяна Афонина не думала наращивать тираж своего издания, и по всему было видно, что газета убыточна. И тем не менее она выходила и, каким-то образом минуя адресную рассылку и услуги почты, появлялась на столах трех, а то и пяти сотен чиновников и высокопоставленных людей в столице.

Но были у Татьяны Сергеевны, а иначе – госпожи Афинской – дела и поважнее, чем выпуск никому не нужной газеты. Ведь под крышей редакции газетенки, которую мог выпускать в течение дня один человек, трудилось около семи сотен высококлассных специалистов – нищих, бомжей, бродяг, калек, инвалидов, бедствующих музыкантов и другой публики подобного рода, для которой выпрашивание милостыни и подаяния было главным делом жизни. Эти люди каждое утро занимали места в метро, подземных переходах, на автомагистралях города, размещались на площадях около кафе, ресторанов или крупных магазинов. Они сновали там, где обитали иностранцы и люди, называемые в народе новыми русскими. Словом, контингент Афинской старался бывать в самых людных местах столицы.

На стене в ее кабинете – на удивление одной из самых маленьких комнат в редакции, размещалась карта центральной части столицы. Такая, которые обычно раскупаются иностранными туристами для обнаружения памятников культуры и музеев. Только карту эту сама Афинская украсила многочисленными разноцветными кружочками, которые не имели никакого отношения к памятникам культуры и истории. Во-первых, вся карта была окружена толстой полосой Садового кольца, что означало: именно этой территорией владели нищие Афинской, и никакие другие попрошайки не имели права занимать места в этом районе.

Красными кружочками на карте были отмечены точки, где располагались и просили милостыню воины-афганцы, воевавшие в Чечне, Таджикистане, или участвовавшие в военном переполохе в октябре 1993 года, когда в Москве велась такая стрельба, что можно было подумать, что идут какие-то запланированные военные учения объединенных вооруженных сил. Пенсионеры и инвалиды Великой Отечественной обозначались синими кружочками. Зеленым цветом помечались инвалиды детства, больные паранойей и эпилепсией. Желтые кружки – точки работы беженцев, безработных и незаконно уволенных в результате политических перемен в России. Под оранжевыми скрывались музыканты и целые концертные группы, которые вынуждены подрабатывать на улице.

Все у Афинской было поставлено на научную основу контроля и организации труда. И после нехитрых умозаключений самой госпожи даже безграмотный бомж, желающий работать в «трубе» на Мырле, согласится, что пара «чеченцев» или два эпилептика в одном и том же переходе – это уже перебор, который заставляет обывателя задуматься, стоит ли подать милостыню одному, двоим или вовсе никому не отдавать своих сбережений. Афинская считала, что любому россиянину, готовому пожертвовать частичкой имеющихся у него денег, впрочем, как и иностранцу, нужен ассортимент ни одних и тех же товаров в виде мыльных пузырей, а их разнообразие и, самое главное, качество.

Поэтому, считала госпожа Афинская, в одном отдельно взятом пункте, будь то вход в ресторан или переход в метро, не должно быть больше одной оставшейся без кормильцев старушки, одного воина-интернационалиста, одного участника Куликовской битвы, одного эпилептика или же больного СПИДом. Только музыкантов, если они составляют дуэт или целый танцевальный ансамбль, разрешалось иметь столько, сколько это нужно для получения дохода, устраивающего и фирму «Милосердие», и самих исполнителей музыкальных произведений. Но тем не менее артистическая душа Афинской как-то не лежала к музыкальному нищенству, если им стремились заниматься настоящие профессионалы. Ей был больше по душе дед по кличке Русич, который весело и лихо наяривал «Синий платочек» или «Катюшу», или же скрипачка Агата, ничего больше не умеющая играть, кроме «Полонеза», «Полета шмеля» и «Брызг шампанского», да и те она исполняла далеко не профессионально, потому что поленилась разучить скрипичные азы в детстве. Но для такой скрипачки, исполняющей объективную фальшь, был всегда выход, чтобы разбередить черствые сердца прохожих. Рядом с футляром от скрипки, куда должна была опускаться плата за навязанный концерт, она ставила картонку с написанным на ней от руки призывом – «У меня нет денег на продолжение учебы в консерватории. Помогите».

Она-то хорошо знала, что тот же Русич со своей «Печуркой» иногда зарабатывает столько же денег за смену, сколько это может сделать квартет виолончелистов класса Ростроповича. Но зато Русич будет доволен своим пятидесятипроцентным заработком, тогда как профессиональным музыкантам такая дележка всегда кажется обдираловкой. И разговаривают они при этом с ней, их благодетельницей и защитницей, с таким апломбом, с каким разговаривал с ней когда-то режиссер их опереточного театра, когда она там работала. Но нельзя путать, как говориться, это самое дело с пальцем. Иными словами, бизнес и искусство – вещи далеко не одинаковые. И хороший скрипач никогда не сможет стать хорошим экономистом. Ему нужен продюсер. Вот она, госпожа Афинская, и исполняла эту роль. И для музыкантов, и для инвалидов, и для пенсионеров. А кто недоволен – она силой не держала…

Так что, редакция газеты «Милосердие» была лишь вывеской, под которой добросовестно трудился многочисленный сплоченный коллектив нищих-голодранцев, хорошо организованный руками, связями и талантом их хозяйки. И в трех комнатах подвального помещения верстался не только номер какой-то неизвестной горожанам газетенки, но и полным ходом шло обучение новичков, зачисленных в школу Афинской. А сама же школа зижделась отнюдь не на каких-либо пособиях, учебниках и тетрадях. Это были, скорее, актерские курсы, пройдя которые в течение недели, очередной нищий-профессионал, будь он «пострадавший» от Курильского землетрясения или «российский беженец-казак» из Казахстана, выходил на работу, чтобы умело выколачивать деньги у москвичей и гостей столицы.

Мадам Афинская, как она еще сама любила себя называть на французский манер, лет пятнадцать назад окончила какое-то областное театральное училище, успела пару лет поработать в провинциальном опереточном театрике, спектакли которого посещало в лучшем случае десятка два-три зрителей, а затем подалась в столицу осваивать более крупные театральные сцены. Она поработала гримером в одном столичном театре, костюмером в другом, ей несколько раз приходилось играть второстепенные роли, наконец, она помогала в работе на телевидении одному известному продюсеру. На этом работа на государство закончилась – рынок ворвался в Россию.

Раз вечером, после какой-то пирушки, она возвращалась домой с друзьями. Заметив в одном из переходов старика-фронтовика, увешанного орденскими планками до боковых карманов пиджака, она попросила друзей приглядеться к деду. Просто ради интереса, для будущего фильма или передачи.

Они пили баночное пиво и из-за угла наблюдали, кто же подаст старику. Когда кто-либо проходил рядом с дедом, тот лишь прятал глаза и тихо произносил фразу типа «Подайте на пропитание фронтовику-орденоносцу». Но люди проходили мимо. Им было стыдно не за старика, а, скорее, за себя. Дело в том, что целое поколение было воспитано на уважении к этим воинам, которых приглашали на вечера, выступления, различные праздники, чтобы они рассказали, как защищали Родину. И вот теперь многие не могли пересилить себя, и подойти и положить в его почти не протянутую руку пару сотен рублей.

Это Афинская подметила сразу. Они тогда поспорили, что она в течение десяти -пятнадцати минут научит деда «как делать деньги». Поспорили на ящик пива. Если в течение часа старику не подадут энной суммы – она проиграла.

Дед-фронтовик за полчаса набрал столько, что на подаяние можно было купить целый ящик лучшего импортного пива. Они посмеялись, снабдили его визитными карточками и расстались. В тот вечер она и задумалась о попрошайническом бизнесе.

Теперь среди нищих ходила легенда, будто за всю свою жизнь Афинская сыграла только одну роль в театре – роль нищенки. Она этого не отрицала.

… Афинская занималась режиссурой и обучением новенького, когда Кнорус рассказал ей об исчезновении Юрайта.

  • А где же ваш этот самый Чвох был? – недовольно спросила Афинская.
  • Видно, как мне передали, Юрайт обнаружил, что его место занято и решил разобраться сам.
  • Дурак! Видно, после отпуска совсем нюх потерял.

Афинская догадывалась и даже была уверена в том, чьими руками был спровоцирован конфликт и в каком направлении исчез Юрайт.

Честно признаться, ей было глубоко наплевать на исчезновение Юрайта, хотя он и числился у нее одним из самых «высокопроизводительных» и доходных «специалистов». Она, Афинская, даже имела на него виды, чтобы продвинуть по служебной лестнице и сделать своим помощником в нищенском бизнесе. Но, что поделаешь, если парень сам подрезает себе крылья? У нее таких, как Юрайт, сотни, и не может же она бегать и выручать каждого, если у него в голове нет необходимых опилок. Сам угодил в ловушку, причем довольно-таки глупо. На похищение мог решиться только ее конкурент по нищенскому бизнесу, этот сутенер и недоносок – Яхтсмен. С такими же, как и он сам, туполобыми бандитами.

Черт бы с ним, этим мальчишкой по кличке Юрайт. Но Афинская понимала, что если не выручить из беды сегодня хотя бы одного своего сотрудника, то уже через некоторое время люди Яхтсмена повышвыривают всех ее работников из центральных подземок и с площадей. Борьба за обладание центром города началась с того времени, когда Афинская еще единолично командовала нищенским рынком и поставляла для начинающего сутенера Яхтсмена провинциальных девочек в проститутки. Значит, эта борьба идет уже около полутора лет, с тех пор, как на него работники правопорядка повесили статью. Тогда он отвертелся. Но его предупредили, что при первом случае он как сводник сядет, и надолго. А если менты пообещали, то сами его же и подставят. Жадничал Яхтсмен, а с властями надо делиться. Это уже не теорема, а аксиома, выведенная в России со времен Ивана Грозного.

Вот и решил Яхтсмен поменять род трудовой деятельности и переквалифицировался из сутенерского бизнеса в нищенский. Он решил насадить своих людей на не охваченных Афинской вещевых рынках, оптовках. А для начала его нищие расселись за пределами Садового кольца. Афинская понимала, что Яхтсмен, видимо, почувствовал силенку и начинает подминать под себя и Центр. Дудки! У нее, Афинской, тоже есть на него управа со стороны легальной и нелегальной. Она вспомнила свою недавнюю любовь с очень большим авторитетом, который обещал ей любую посильную помощь. А то, что это был человек с именем, не в пример этому вонючему сутенеру, Афинская знала точно.

Правда, лишний раз напрягать уголовные силы она не собиралась – у них дела покруче, чем какой-то там Яхтсмен. Здесь она могла подставить соперника вполне официально. Тем же правоохранительным органам. Тем более менты давно имеют на него зуб. Стоило только навести милицию на сеть притонов, где содержатся в неволе бомжи, считающиеся работниками Яхтсмена, как его упекут на более долгий срок, чем за проституцию. Да еще можно подбросить пару фактиков полного исчезновения нескольких человек, бывших в подчинении у Яхтсмена.

Она, Афинская, знала, как найти на этого сутенера управу. Только стоит ли поднимать шум из-за этой малявки и высвечивать собственную подпольную деятельность? Может, сама справится?

Конечно, справится. И она вспомнила свои первые встречи со стройным парнем, катавшим ее по Водниковскому водохранилищу на красавице-яхте. Да, тогда он был еще не скотинистым парнем, считался спортсменом, выступал на всяких соревнованиях, правда, в пределах бывшего Союза. Но, видимо, у спортсмена появились какие-то криминальные наклонности, и он бросил спорт.

Их неокрепшая любовь растаяла, словно льдинка. И тем не менее она ему помогала, чем могла.

Ее вдруг посетила одна дерзкая мыслишка, но она решила ее приберечь на самый крайний случай, а пока послать своих телохранителей на переговоры.

«Черт с ним, с Юрайтом», – в который уже раз уговаривала она себя. Но если бы Юрайт был последней жертвой. И кто знает, станет ли он, Юрайт, жертвой ? А ну как подготовленный ею специалист начнет работать в стане врага? Фу! Она терпеть не могла предательства, потому что сама никогда не предавала. Расставаться приходилось, и часто. Но всегда полюбовно.

Нет, этот мальчишка Юрайт – Афинская, познавшая немало мужчин в своей жизни, чувствовала это своим женским сердцем – не может оказаться предателем. Да ему и предавать-то еще некого, разве что только самого себя. Но за ним может пойти и другой, и третий… А вот этого Афинская никак не позволит: ведь именно ею подготовлены и обучены сотни людей, так профессионально вышибающих слезу у народа и собирающих с него приличные деньги. А потому за каждого своего работника она будет драться до последнего дыхания. Это Яхтсмену наплевать на исчезновение пусть даже десятка, работающих на него бомжей. На место пропавших он тут же найдет и посадит новых – оборванных и полупьяных – и ценой побоев и угроз добьется, чтобы они выклянчивали для него милостыню. Благо этого контингента в столице всегда было в достатке. Бомжатина сотнями и тысячами прет в Москву из разных краев и областей.

Афинская тайно выезжала на «объекты» Яхтсмена и видела, как уже через час-другой после начала работы бомжи, принявшие на грудь по стакану портвейна, начинали расползаться с рабочих точек в разные стороны и укладываться на покой. А то засыпали прямо на рабочем месте. Она смеялась от души, когда видела, как «мальчики» Яхтсмена стараются привести в чувство бомжиков, вытаскивая и выковыривая их из разных загашников, коих полным-полно на рынках и вокзалах, и растаскивают их по объектам.

Тогда-то она и подумала, что с «тружениками» Яхтсмена можно проделать, немножко потратившись, юморную шутку. Каждое утро раздавать на нос по бутылке портвейна. Много ли им надо, спившимся и ослабшим? Зато неподавший бомжу, вполне возможно, подаст ее работнику.

Эта мысль ей понравилась.

Так что, за эту неумытую шалупонь, которая ползала, спала, обсыкалась, но только не работала, она и сама гроша бы ломаного не дала. Они не то что деньги просить для организации не умеют, они себя-то с трудом кормят. У Яхтсмена – хилеющий с каждым днем бомжатник. У нее – профессиональная школа и высокоприбыльное производство. Изысканное заведение строгих правил и жесткой дисциплины, где проходят тщательный отбор сотни желающих попасть к ней и затем занять место нищего под щедрым московским солнцем в центре столицы.

  • Хорошо, – сказала она Кнорусу, – я не намерена из-за этого случая отменять занятия по повышению квалификации своих актеров.

И она вмиг забыла о сущес

вовании Кноруса и Яхтсмена, о своих разногласиях с конкурентом. Теперь ее внимание привлекал паренек лет двадцати, который переминался посреди комнаты и вертел головой из стороны в сторону.

  • Так, – хлопнула в ладоши, словно на репетиции в театре, Афинская и подошла к нович- ку. – Ты чего ушами стригешь? Ну-ка еще раз изобрази контуженного и ударь по нервам, как я тебя вчера учила! Быстро-быстро! Время – деньги! Только без надрыва. Не надо мне и прохожим патетики!

Паренек передернул плечами, будто выходя из оцепенения, слегка сплюнул в сторону, чем привел в восхищение Афинскую, запустил руку в немытые волосы, поскреб макушку и плюхнулся на колени. Его искусно загримированное лицо было исполосовано страшными синеватыми рубцами, вместо правого глаза, казалось, зияла дыра, руки были покрыты набухающими гнойниками.

  • Загнали нас моджахеды под речной утес. Мамочки родные, не пускайте на войну сыновей своих, вот, где из детей делают пушечное мясо…

Просящая речь мальчишки-солдата радовала Афинскую. Она и сама бы всплакнула, не будь сценаристом и режиссером этого монолога, рассчитанного на сердобольность матерей, которые отправили своих мальчишек на службу и кому еще предстоит это сделать. Она писала этот монолог под впечатлением недавнего случая, когда мамаша дезертира из ракетницы поразила своего же сына, хотя целилась в представителей правопорядка. Они пришли за сбежавшим солдатом, но именно мамаша встала на его защиту.

Мальчишка, сдающий экзамен на нищего, плаксиво обращался к несуществующей пока толпе, но Афинская прервала его на самом жалостливом месте.

  • Матери, для кого ты исполняешь роль, должны видеть, что с людьми делает война. Где твой нервный тик? Ты же контуженный, бомбой пришибленный. У тебя башка, как у болванчика, в разные стороны дергаться должна.

Она оглядела комнату, где на стульях сидело еще полдюжины учеников, сдающих экзамен по контуженности при военных действиях, и… вспомнила, что Юрайт, которого она приглашала на сегодняшние экзамены, отсутствует. И хотя это отсутствие было связано с уважительной причиной, она разнервничалась. Она хотела, чтобы именно он показал, как делается нервный тик, поминутное вздрагивание при монологах, как можно откидывать ногу или руку, чтобы расчувствовать прохожих. Но Юрайта не было, и она сама обратилась ко всей группе:

  • Вы – кон-ту- жен-ные! Все! Забудьте, что должны ходить с гордо поднятой головой, как герои. Она, ваша башка, теперь, как подушка. Помята и без внутренностей. То есть без мозгов. Иначе, на кой хрен вы пошли на паперть? Когда вы просвещаете народ насчет войны или отдельных боевых действий, ваши губы должны дрожать от напряжения, жилы на шее вспухать веревками. Вы – про войну говорите, про мясо людское! Но при этом не распаляйтесь, не переигрывайте – это не театр, а улица, настоящая жизнь. Значит, и вы не актеры, вы выше их! Поэтому и обращаться вы должны не к прохожим и зевакам, а в пустоту, в вечность, в небо. И смотрите не в их лица и, не дай Бог, понурив голову, в пол – а в вечность, между людей-людишек. Словом, ловите точку поверх их голов, и лицо должно быть отрешенное, такое, что плевать вам – подадут или не подадут. Вам главное – блевотину свою на них выплеснуть, потравить им душу. Не делайте вид, что просите, никакого укора быть не должно – этим только унизите свое воинское прошлое. Но молодым да ранним, что с горшка богатыми стали, можно напомнить, про окопчик или подвальчик, в котором вам боевики уши резали. Сам же нувориш и откупится. А ты ему в ответ улыбнись, как младшему братишке.
  • Татьяна Сергеевна, а кто такой нувориш? – спросил парень лет двадцати в шапочке-пидорке, занюханной кожаной куртке и непонятно какого цвета джинсах. Он сидел с краю и посещал всего лишь второй урок.

«С кем приходится работать!» – сочувственно подумала Афинская. Конечно, им не хватает не только актерской теоретической подготовки, но даже и общешкольной грамотности. Но что поделаешь, если не дало государство многим из ее «студентов» возможность дополучить образование после службы в армии или после комиссования. Приходится восполнять теперь этот пробел ей, Афинской. Она должна научить этих ребят, как заработать денег себе на жизнь.

  • Нувориш, мой мальчик, – сказала она, словно читая энциклопедический словарь, – это богач-выскочка. Раньше считалось, что такими кишат капиталистические страны. Но, поверь мне, у нас их теперь гораздо больше. Нувориш – разбогатевший на спекуляциях и выбившийся из грязи в князи молодой человек. Понятно?

Ученик закивал головой, словно его поразил нервный тик.

  • Вот именно так и должен трясти головой, когда будешь просить денег…

Все захохотали, и она остановилась на полуслове. Обследовала глазами каждого – все внимательно ее слушали, но она уже могла сказать, у кого есть способности к нищенству, а кто может с завтрашнего дня искать другую работу.

•Хорошо, на сегодня занятия закончены. Коля, Петюнчик, Бока – завтра Кнорус разведет вас по точкам. Теперь, что касается старожилов. Макс и Любер – завтра с утра выходите по обычному маршруту. Все работаете под жертв чеченской войны. А ты, Круз, снова займешь место Юрайта на «Площади Революции».

Она помолчала и добавила:

  • Хотя толку с тебя там, что с козла молока.

Круз, уже зная, что Юрайта куда-то бесследно увезли неизвестные братки, изобразил удивление, что покорежило Афинскую, и спросил:

  • Татьяна Сергеевна, он же вернулся вчера с натуры!

Она ответила словно в пустоту:

  • И вчера же исчез. По дурости своей. Видимо, после отпуска совсем нюх потерял. Помните, любой из вас может быть унижен, обижен, наконец, избит какими-нибудь дебилами. Но вы – калеки, и, если нет поблизости мента-куратора, взывайте к милости прохожих. Слишком много времени я на вас трачу, чтобы терять из-за вашей же безалаберности. Ладно, все свободны. Только ты, Круз, останься, получишь отдельный инструктаж.

Когда все ушли, она отбросила неприязнь к этому парню. В чем он виноват? Ну не может он «косить» под воина, хотя имеет для этого все данные. Неподдельные шрамы по всему лицу, почти нет правого уха – ну настоящая жертва чеченского или афганского издевательства. Да и к тому же с первых дней, убедившись в отсутствии таланта у Круза играть роль военного, она всегда его ставила в автомобильные пробки. Он молча проходил вдоль рядов машин, и водители, глядя на эту порванную и порезанную рожу, опускали стекла и вкладывали ему денежные бумажки. И в пробках его дневной доход был таким же, как и в роли солдата, побывавшего на войне. Словом, зачем менять шило на мыло? Юрайт, конечно, применяя свои «откидоны», зарабатывал на том же месте в переходе метро в три раза больше Круза. Но Юрайт – это талант. Такой – один на сотню нищих приходится.

И только теперь она окончательно поняла, что Юрайта нужно вызволять из беды, чего бы ей это ни стоило.

Круз присел рядом с Афинской. И она уже более доверительно заговорила со своим подчиненным.

  • Я думаю, что завтра на вашем месте провокаций не будет. Просто Яхтсмен, люди которого, к твоему и всеобщему сведению, и увезли Юрайта, лишний раз постарался напомнить о своих претензиях на обслуживание своими людьми половины Центра. Но тем не менее ты парень крепкий, будь внимателен, да и Чвоху вашему напомни, что деньги мы ему не за красные щеки платим, а за красные кулаки и цвет погон. За власть его на этой станции. За его помощь, которая требуется нам, нищим. А будет выпендриваться, не стесняйся и внаглую шантажируй, скажи, что, мол, устроим на твоем участке пару провокаций, и уберут тебя с этого места. Другой мент всегда готов занять такую халяву. Затем пройдись завтра по всем тоннелям на Мырле, спроси, может быть, кто-нибудь наших старух задевал или музыкантов…
  • Хорошо, Татьяна Сергеевна.
  • Ну, тогда с Богом, юродивый.

Когда он вышел из комнаты, она спрятала лицо в ладони и задумалась. Стоит ли по отношению к Яхтсмену применить свой коварный женский план? Ведь если он объявляет войну за нищенские места, то это затянется надолго. Значит, нужно разрешить вопрос одним махом. Да, придется не побрезговать и применить свои женские чары. Он вспомнит о них. Да что там, она была уверена, что он и сегодня, если бы она захотела, волочился бы за нею, как теленок. Ну что ж, придется захотеть. Берегись, Яхтсмен! Но должно пройти немного времени, чтобы этот верзила угодил в ее ловушку.

Но где же Кнорус? Она посмотрела на свои золотые часики – стрелки говорили, что на Спасской башне вот-вот должны разразиться боем куранты, и во всех местах произойдет смена нищих. Утренников заменят вечерники, которые отсидят на положенных местах, а ночью потянутся к казино, ресторанам, гостиницам – ловить богатых клиентов. Это не ее личная выдумка, так делали предки. В дверь постучали, и в проеме появилось скуластое лицо Кноруса.

  • Татьяна Сергеевна, мы собрались, – и, как бы чувствуя себя виноватым, что помешал раздумьям Афинской, добавил: – Вы ведь назначали сбор на шесть часов.
  • Да-да, – вышла из раздумий Афинская. – Проходите, садитесь.

Чем-то он ей стал подозрителен, этот Кнорус. Нет, собранных с нищих денег он не присваивал. Она иногда устраивала ревизии, самолично опрашивала тот или иной участок, каков был сбор за день или неделю, и сопоставляла эту цифру с выручкой, которую отдавал ей Кнорус. Все сходилось до рубля. Нет, Кнорус не такой дурак, чтобы обманывать ее. Но несколько раз она не могла найти Кноруса, когда он был ей просто необходим. И он не звонил. Если западал у какой-нибудь девицы – все равно мог бы сообщить. Иных причин она не видела. Тем более что все бригадиры имели с ней пейджерную связь и знали о святом законе: если ей, Афинской, потребуется кто-либо из ее многочисленного штата, то он уже в течение самого короткого времени должен быть у нее в кабинете. Кноруса она несколько раз не могла найти ни по пейджеру, ни по сотовому телефону. Или не хотел с ней в данный момент связываться, или был действительно где-то за пределами досягаемости связи. Где?

Она все откладывала выяснение этого вопроса. Сам же Кнорус объяснял свое отсутствие помехами в радиосвязи. Но почему тогда таких помех не случалось с другими бригадирами?

Ее несколько раз посещала мысль: уж не собственным ли бизнесом занялся Кнорус, которого она с первого дня существования «Милосердия» приблизила к себе и сделала чуть ли не своим заместителем? Но она всегда отбрасывала эту мысль, потому что ей казалось, что он, Кнорус, без нее ноль без палочки. Хотя в его голове иногда рождаются очень интересные планы.

… Небольшой кабинетик заполнялся молодыми людьми квадратного телосложения, с короткими стрижками, в кожаных куртках. Они медленно рассаживались на стулья, которые под их тугими задами начинали трещать и скрипеть, почти все старательно жевали резинку.

Афинская с улыбкой оглядела свой ударный контингент. И осталась довольна: такие исполнители ей и требовались. Этим не надо много ума. Свои роли они выучили без нее. Надо припугнуть – припугнут, настучать кому-нибудь репу – настучат. Ну, за неимением ума не смогут закадрить нормальную девчонку – стащат с площади проститутку, попользуются, пообещав при необходимости обязательно вступиться «если че». Все – больше они ничего не могли, да и ничего от них не требовалось. Она лишь арендовала спортивный зал, где они, нажевывая, казалось, навсегда прилипшую к языку и щекам жвачку, тупо накачивали свои трицепсы и бицепсы.

  • Ну что, гвардия? – обратилась она дружески к своему войску. – Будем выбрасывать людей Яхтсмена с нашей территории?

Она это сказала, скорее, для ободрения обленившихся быков, у которых в последнее время и было-то делов, что выкинуть со своей территории какого-нибудь заезжего гастролера, предварительно забрав девяносто процентов выручки, оставив ему денег на пирожок да на проезд. Правда, они имели право (и нередко пользовались им) поучить уму-разуму и самого нищего – добывающего работника фирмы, когда тот пытался утаить реальный доход. Такие попадались в основном из новеньких или из интеллигенции, тех же самых музыкантов, как правило, трубачей и скрипачей.

Парни после обращения Афинской заерзали на стульях, стали почесывать косточки увесистых кулаков. Она еще раз убедилась, что они засиделись в своих качалках без настоящего дела, и уж кому-кому, а им повоевать хотелось ужасно, проверить себя в деле, посмотреть, чего стоят качки других подпольных дружин. Но того, чего хотели они, уже не хотела сама Афинская.

  • Пора-пора, Татьяна Сергеевна набить репы яхтсменовским выскочкам, – как бы объединяя желания всей своей компании высказался Кнорус. – Зарвались ребятки. Да, думается, и Юрайта хорошо бы вытащить.

Афинская еще раз внимательно посмотрела на Кноруса и теперь уже внутренне похвалила своего помощника за догадливость. Если бы она не выносила за эти несколько часов свой план мести Яхтсмену, то одобрила бы и идею тотальной войны. Словом, этот парень, который когда-то привел Юрайта к ней на обучение, всегда выбивался из «бычьего» общества своими нетрадиционными решениями и разумностью своих поступков. Наверное, все-таки недооценивает Афинская его самостоятельность. Может быть, очень может быть, впервые подумала она трезво, этот парень смог тайком открыть свое дело. Вполне возможно, ему надоело исполнять только ее, бабскую волю.

  • Значит, план наших действий таков, ребятки, – она встала и подошла к карте центральной части города с обозначением точек, где несли свою трудовую вахту нищие фирмы «Милосердие». – Вы знаете, что по договоренности с нашим единственным и реальным партнером, – она чуть заметно улыбнулась, подумав о том, что называть бездаря партнером было просто смешно, – его люди работают на колхозных рынках города, кроме Центрального, но не имеют права влезать в метро, тоннели, переходы, автомобильные заторы, расположенные в пределах нашей территории. Но его люди могут постараться ради очередной провокации перетащить своих бомжей с территорий рынка в тот же самый метрополитен.

Она стояла около карты и словно военный стратег ощупывала глазами места, где могли быть вылазки неприятеля. Теперь она не глядела на свою аудиторию, а только размышляла вслух:

  • Это может быть в районе «Белорусской», где рядом располагается Тишинский рынок. Может быть на «Савеловской», где Бутырский, на «Рижской», где Крестовский. Не исключена очередная вылазка бомжат в Центре на Мырле или в «трубе» на Пушке. Поэтому с завтрашнего утра объявляю повышенную боевую готовность. Но самое главное! Кулаки применять в крайних случаях, даже по отношению к своим так называемым коллегам -яхтсменовским браткам.

Мужики недовольно заерзали на своих стульях.

  • Татьяна Сергеевна, – опять за всех возмутился Кнорус, – они нам беспредел чинят, а мы в крайних случаях!

Она решила немного приоткрыть свои карты. Иногда, чтобы войско понимало свою задачу, это следовало делать.

  • Ребята, поймите, если начнется заваруха, то ведь не на территории Яхтсмена, а у нас в Центре. Именно вас будут вязать омоновцы в нашей епархии. А газеты и эти жалкие корреспондентишки моментально сделают вывод и раструбят, что идет война за нищенский рынок. Пока никто за это не ухватился, нам лучше тихо и мирно собирать сливки с трудового населения Москвы и гостей столицы. Поймите, устроим войну – лишимся заработка и крупных денег. Милиция непременно получит задание очистить центр столицы от попрошаек. А этого и добивается наш партнер. Я ведь не говорю о том, что если вас бьют по щеке, вы должны подставить другую, а своими кулачищами катать яйца в карманах. Если бьете кому-нибудь морду – то за дело, а сама драка должна носить, если уж повязали, бытовой характер. Как вы любите говорить: «А че он лезет?» А во-вторых, мне вас жалко, дружинушку свою удалую.

Подбросив леща, она заметила, как глаза ребят благодарно заблестели. Да и Кнорус раскусил план Афинской.

  • А с самими бомжами-то что будем делать? – спросил один из самых хрупких братков.
  • Они-то причем? Они, словно зуммеры – всего лишь исполнители. Поэтому с ними культурно. Берете под руки, затаскиваете в вагон метро, и кто-нибудь один сопровождает до конечной станции на окраину города. Выводите на улицу, покупаете ему бутылку самого дешевого портвейна и контролируете, чтобы выпил половину.
  • Ни фига себе! Они нашу территорию охаживают, а мы их еще и пои!

Афинская, словно не заметив реплики, продолжала:

  • А если увидите на этой же станции еще собирающих милостыню яхтсменовских бомжей, соберите их вместе и купите три бутылки. Пусть похмеляются за ваш счет. Пьяный бомж на нашу точку уже не поедет. И тех, что у себя «работали», из строя выведете. А клиент, не подавший на окраине бомжу, подаст в Центре нашему человеку. Чем больше подаяний мы соберем, тем выше будет ваш заработок, – вы сами об этом прекрасно знаете.

Братва, восхищенная планом Афинской, одобрительно заулыбалась:

  • Действительно, что у нас пары червонцев не найдется для угощения и вывода из строя этих кляч? – засмеялся Кнорус.
  • А с Юрайтом как поступим?
  • Очень грамотно. И сделай вот что. Возьми с собой пару ребят, съезди в их офис и постарайся провести дипломатические переговоры. Пока без шума и потасовок.
  • Ясно, – коротко ответил Кнорус.
  • Там вам, правда, могут и морду набить.
  • Понятно, – покачивая головой, сказал Кнорус.
  • Но зато в офисе или на территории Яхтсмена можете махать кулаками и ногами сколько хотите, – с завуалированным сарказмом сказала Афинская. – Так что, Кнорус, советую взять с собой добровольцев. Тех, кто желает за честь фирмы постоять.
  • Вдвоем-троем, пожалуй, отмашешься! Это только в кино показывают героев, которые в одиночку всех подряд вырубают. А здесь обступит с десяток товарищей, только и успеешь пару раз махнуть, в лучшем случае образуется куча мала.
  • Боитесь, что ли?
  • Ну что вы, Татьяна Сергеевна…
  • А что тогда разнылись? – уже с нескрываемым сарказмом спросила Афинская.
  • Да кто разнылся-то!
  • Короче, чем будет лучше разработан твой план, тем меньше получите по морде.

Выбирай, повторяю, добровольцев и катитесь. На сегодня – все.

Выходя из кабинета, каждый норовил дернуть за рукав Кноруса или оказаться поближе к нему. И Афинская с удовлетворением отметила, что каждый старался предложить себя для поездки во вражеский лагерь. «Мальчишки, – подумала она, – для них это все игрушки, романтика, а ведь все может обернуться настоящей войной с настоящими трупами».

Когда все вышли, она взяла трубку радиотелефона и набрала номер отдела социального обеспечения префектуры района. Было без четверти семь, но абонент поднял трубку.

  • Алло? Маргарита Павловна? Здравствуйте. Вы получили свежий номер «Милосердия»? Что? Вам не понравилась статья о нищем музыканте? Ну, что вы! Об этом можно поспорить. Люди, изгнанные из театров, филармоний, или месяцами не получающие зарплату, пусть демонстрируют свой профессионализм на улицах города, а заодно и зарабатывают деньги. Это один вопрос. Пусть этико-финансовый. Но есть и оборотная сторона этой проблемы. Вы только представьте, если улицы, площади, станции метро наполнятся музыкой – это поднимет настроение москвичам в такой сложной… Что? Вы хотите познакомиться? Хорошо… Несомненно… Адрес знаете… Буду ждать. До свидания.

Афинская положила трубку и устало вздохнула. На нищих музыкантов она угробила полгода работы. Ведь это не опустившийся инженер или учитель ботаники. С ним, музыкантом, и на высоких тонах не поговоришь. И она из кожи вон лезла, чтобы пригреть под своим крылом аккордеонисток и баянистов, скрипачей и скрипачек, виолончелистов и саксофонистов, гитаристов и трубачей. Это с гармошечниками легко, а с остальными довольно трудно разговаривать.

Она побывала в филармонии и переговорила с руководителями музыкальных и вокальных групп. Со многими нашла общий язык, и сегодня на центральных улицах города музыкальный люд пел, играл, танцевал, даже давали мини-концерты. Сорок процентов выручки от «музыкальных шоу» шло в казну Афинской. Она объясняла всем музыкантам, что эти деньги идут на подкуп, организацию

их же защиту. Но ей не всегда верили. И никто и никогда из музыкантов не сказал ей спасибо, когда милиция почему-то не делала им замечания, дескать, в этом месте петь или трубить не положено. Концертные группы не ведали, что рядом с ними иногда находятся крепкие мальчики, которые почему-то не дают слушать их произведения другим крепким мальчикам. Неблагодарные!

Правда, Афинская знала, что не каждый репертуар устраивает людей из префектуры и даже городской и государственной Думы. Со страниц правительственных газет слышалось возмущение, дескать, уличные музыканты, оскорбляют честь и достоинство важных персон. Она на это только ухмылялась. А сами депутаты во время выборной кампании в Думу, в своих чуть ли не матерщинных частушках, как хотели поносили и своих соперников, и демократическо-коммунистический строй, и страну, в которой они хотят сытно кушать и хорошо жить.

Частушечники же, с которыми работала Афинская, действительно проходились и по руководству страны, и по депутатскому корпусу. Но все частушки были сложены, как и советовала Афинская, без всяких матюгов и похабщины. Она-то как никто другой понимала, что высокое лицо не турнут за черное словцо на телевидении, а ее музыканта выпихнуть из перехода запросто смогут. Вот она и избегала конфликтов. Она, как и телевидение, хотела зарабатывать. Только на «ящик» платили деньги чиновники и богатые организации, а ее музыкантам – народ простой и далеко не состоятельный. А это тоже бизнес.

Она сегодня явно засиделась. Стрелки часов приближались к десяти вечера. Она поискала в сумочке ключи от своего «БМВ» и, вытащив их, пошла к выходу. На улице ее поджидали двое братков.

  • Ну что, по домам, мальчики?

Она села в свою машину, завела двигатель. В зеркало заднего вида увидела, что зажглись огни у «девяносто девятой», на которой сопровождали ее всюду два телохранителя. Она не выносила в своей машине присутствия братков и потому разрешала своим защитникам ездить только следом. Парни были не только профессионалами в драках и потасовках, но и каждый классно водил машину. И если ей в автомобильной толчее удавалось ускользнуть от их внимания, то никогда не ругалась, а была сказочно рада.

  • Ну что, сделала я вас? – гордилась она.

Братки ухмылялись и отворачивались, жуя резинку, их лица выражали ответ, дескать, хоть ты и наш начальник, но баба. А бабе разве докажешь, что порой и на самолете в Москве даже за «чайником» бывает трудно угнаться.

Правда, побег от своих телохранителей ей удавался крайне редко.

Оглавление