Главное меню


Книги

Сценарии

Статьи

Другое



 


Сергей Романов

Член Союза российских писателей




Художественная литература

Нищие


Оглавление

ГЛАВА 23. ЯХТСМЕН

Яхтсмен со всей пышностью и серьезностью подготовил свой обряд венчания с Афинской. Он видел, что и она сама, великий организатор, не ожидала такого размаха. Мало того, с самого утра, когда они проснулись в его квартире, для нее были неожиданны все сюрпризы, о которых заблаговременно позаботился он, Яхтсмен.

Он, лежа в кровати, лапал ее глазами, когда она, обнаженная стояла перед большим зеркалом в спальне и разглядывала свое лицо.

Ему по-прежнему хотелось лирики в их отношениях, и он с кровати сказал восхищенно:

•Ты грациозна и красива, как древнегреческая Венера. Послушай, Таня, а мы до самой старости будем спать с тобой совершенно раздетые?

•Как хочешь, – сказала она, не оглядываясь на него, – но, думаю, через энное количество лет ты сам этого не захочешь.

•Ну, если не захочу, то в шкафу на верхней полочке лежит коробка – это для тебя подарок…

Теперь она вопросительно посмотрела на него. Это был первый ее немой вопрос – неужели этот солдафон может начать приятно удивлять женщину с раннего утра?

•Да-да, вон там, – показал он пальцем на роскошный шкаф.

Она подошла, открыла дверцу. На одной из полок лежала большая коробка. Ему было приятно смотреть, как аккуратно, не спеша, Афинская двумя руками, приподнявшись на цыпочках, вытащила короб, перевязанный шелковыми лентами, и поставила перед собой на трюмо. Так же, не спеша, она развязала банты и открыла коробку. Внутри был шикарный ночной пеньюар, в каких по дому обычно расхаживали богатейшие героини американских кинокартин.

Она пальчиками вытащила одежду и приложила к себе, как бы примеривая ее при покупке. Прозрачная материя лишь придала телу Афинской розовый цвет.

•Надень, – попросил Яхтсмен, закуривая в постели.

Великая артистка необыкновенными грациозными движениями облачилась в пеньюар, повернулась к своему избраннику.

Он еще раз оценил формы ее тела через прозрачный розовый материал. И ему тут же захотелось еще раз удивить Афинскую.

•А теперь посмотри в окно, – приказал он.

Она раздвинула шторы и облокотилась на подоконник:

•Кроме твоих двух быков, ничего не вижу…

•А «Линкольн» на площадке?

•Вижу.

•На нем мы поедем венчаться.

Она захлопала в ладоши, как девчонка:

•Но зачем же такой длинный и роскошный? Черт побери, на многих машинах ездила, а на «Линкольне» ни разу…

•А рядом с «Линкольном» красный «Ровер» стоит?

•Да.

•Это тебе мой подарок.

Несколько секунд она еще стояла около окна, но потом развернулась и бросилась к нему на кровать:

•Я не думала, Яхтсмен, что ты такой щедрый.

Зазвонил телефон.

•Наверное, нам хотят сказать, – посмотрел он на часы, – что пора собираться. Венчание ровно в одиннадцать. В патриаршем соборе.

•Это что на Бауманке?

•Да, в твоей зоне, – с намеком на разделение территорий сказал он и поднял трубку. – Это тебя. Как могли вычислить, что ты находишься в моей квартире?

•Я своему телохранителю дала твой телефон. Мало ли что может случиться. Мы ведь с тобой не в благотворительном обществе работаем.

Она слушала, и радость с ее лица исчезала. Он наблюдал за ней и понимал, что что-то случилось. Когда она щелкнула кнопкой на телефоне, он вопросительно посмотрел на нее – что случилось?

•Облава, – коротко сказала она. – Легавые объявили рейд по всему городу, хватают всех нищих и бомжей и распихивают по отделениям и распределителям. Правда, мои ребятишки успели проехаться по Москве и предупредить большую часть контингента. Но надо думать, что кто-то все равно попал к ним в лапы. Но мои-то ни черта им не скажут. К вечеру их всех отпустят… А твои?

Яхтсмен прыжком вскочил с постели:

•Мои? Мои продадут с потрохами. Впрочем, продавать-то, по сути дела, нечего. Об этой квартире знают самые доверенные. Могут лишь офис вычислить.

Он вдруг успокоился, подумав о том, что в офисе, в общем-то, больше делать нечего. Если они соединились с Афинской, то он мог рассчитывать на новый кабинет в ее «редакции». Именно из него он теперь собирался руководить объединением двух нищенских кланов.

Самое главное, успокаиваясь, вздохнул он, что успели ликвидировать Борща, который, если бы его взяли, очень многое мог рассказать следователям. Конечно, он не сомневался, быки этой ночью успели вывезти мертвое тело братка и где-нибудь в укромном месте предать его земле или воде.

Он надел халат и прошелся по комнате, все еще прокручивая в мыслях, как будет развиваться ситуация, если менты начнут крутить его бомжей. И через несколько секунд совсем успокоился и снова повеселел. Контингент по большей части у него был новый, и никто не знал ни об офисе, ни о самом Яхтсмене. Лишь бы упрятали тело Борща.

•Все нормально, – усмехнувшись, успокоил он свою невесту и самого близкого партнера по бизнесу.

•Есть еще одна новость, – сказала Афинская.

Он вопросительно поднял брови.

•Мои ребята вычислили конспиративную квартиру Кноруса.

•Вот как! Так это, скорее всего, хорошая новость! – глаза Яхтсмена хищно загорелись, и он снова заходил по комнате. – Это очень хорошая новость! Это даже не новость, а наш общий свадебный подарок. Ведь наверняка в этой квартирке вместе с бабенкой у него еще и куча денег.

•Я в этом уверена, – согласилась Афинская.

•Ну-ка, дай мне трубочку…

Афинская взяла телефон и спрятала его за спиной, внимательно глядя на своего любовника:

•Подожди, Паша, не торопись. Расправиться с ним ты всегда успеешь. Не стоит сразу пороть горячку, ведь можно и самому в петлю угодить. За квартирой надо понаблюдать. Сам знаешь, как хорошо было бы знать, кто туда входит, кто выходит. А ну как на цыган нападем? А может быть, Кноруса милиция пасет. Всякое может быть…

Яхтсмен с умилением посмотрел на Афинскую. Ему стала приятна ее забота о его безопасности. «Хитрая она все-таки баба», – еще раз с удовольствием подумал Яхтсмен. С такой не пропадешь.

Он испытывал прилив нежности и благодарности. Он подошел к ней и тихо в ухо сказал:

•Танюша, я тебя люблю.

•То-то. Послушай женщину и сделай все так, как она сказала. Пусть твои ребятки, конечно, самые верные, понаблюдают до вечера за квартиркой. А у нас с тобой есть чем заняться. Не правда ли?

Она посмотрела на настенные часы и спросила:

•Не пора ли мне надевать подвенечное платье?

Яхтсмен чмокнул ее в щеку.

•Ты – прелесть. Наводи марафет, а я пока сделаю пару звонков.

Она пошла в ванную и оттуда донеслось:

•Повторяю – только без глупостей.

Он взял телефон и с сожалением подумал, что двое самых преданных и лучших его подельщиков должны были в этот день выполнять роль шаферов во время венчания и праздничного банкета в ресторане. Но ведь не сошелся свет на них клином, к тому же ему самому было бы спокойнее чувствовать этих братков рядом с собой. Да и велика ли задача, посидеть около дома Кноруса и просто понаблюдать за его квартирой? Нет, с этим заданием может справиться любой бык из его группировки. Но, слушаясь совета Афинской, он по телефону все-таки разыскал двух парней, с кем съел не один пуд соли, с которыми он начинал строить нищенское дело.

Когда все приказания и наставления были розданы, в комнату вошла Афинская. Она была в необыкновенном белом костюме. Юбка чуть ниже колен. На блузке – красный бант и красный цветок – в волосах.

•Я думаю, подвенечное пышное платье в наши-то с тобой годы одевать глупо…

•Ты – великолепна! – только и смог сказать он.

•А ты все еще в халате, – с укоризной сказала Афинская и с иронией добавила: – Мне кажется, что ты передумал соединить со мной судьбу. А, Паша?

•Одеваюсь, госпожа, одеваюсь, – кланяясь, вышел он из комнаты.

Через десять минут они вышли из подъезда и сели в «Линкольн».

•Тебе очень идет черное, – похвалила Афинская. – И бабочка к лицу. Я тобой не перестаю восхищаться и зауважала еще больше. Ты хотя бы крещеный? Мы ведь с тобой в церковь едем венчаться…

•Насчет этого дела успокойся, – сказал он и подумал, что в тот день, когда он договаривался со священнослужителями о венчании, нужно было бы и покаяться во всех своих смертных и неблаговидных делах. Но тогда он отмахнулся от своей идеи. Теперь же, сидя в машине, он сожалел об этом. Хотелось начать новую жизнь чистым, хотя бы перед своей невестой. И покаяние – самое необходимое и самое важное таинство, одна из непреложных заповедей, данных человеку Богом, кем бы он ни был.

Без четверти одиннадцать они подъехали к Елоховской церкви. На площади перед храмом их ждали немногочисленные товарищи Яхтсмена. Афинская пригласила только двух своих подруг, с кем когда-то работала в театре. Жениха и невесту уже поторапливали. Через минуту вся немногочисленная свита выстроилась в указанном священником порядке.

Стоя в храме лицом к алтарю, Яхтсмен чувствовал, как держала его Афинская под руку. Все, подумалось ему, теперь-то она от него никуда не денется. Сколько лет он за ней гонялся! Любил, ненавидел, опять любил.

Священник в полном облачении вышел через царские врата. Он держал в руках Крест и Евангелие. Следом за ним вышел диакон с подносом, на котором лежали обручальные кольца.

Когда священник приближался к ним с двумя зажженными свечами, Яхтсмен уже не помнил, кто он и чем ему приходилось в жизни заниматься. Он не думал о своих грехах, вспоминался лишь деревенский мальчишка, который увлекался лодками и парусами. Тот мальчишка, которого мать, найдя у реки, взашей гнала домой и сажала за уроки. Яхтсмен не сомневался, что это, как и сегодняшний день, было лучшее время в его жизни.

Священник, приблизившись к ним, трижды благословил и дал по свече.

Яхтсмен с благоговением принял ее из рук служителя церкви и, глядя на огонек, подумал, что свет – это знак радости. А горячее пламя дает тепло им обоим. Ему все еще не верилось, что рядом с ним Афинская. Словно, чтобы удостовериться, он посмотрел на нее. Она держала свечу, и ее губы что-то шептали, отсутствующий взгляд простирался где-то над алтарем. Свеча в ее руках подрагивала. Ему хотелось, как и каждому верящему, думать, что огонь в его руках, здесь, в храме – символ чистоты и целомудрия. Что его жизнь не замкнута. Что он, как и все люди, живет в обществе людей. Он не хотел думать сейчас, среди каких людей ему приходится жить. Он хотел думать, что в эту минуту в нем побеждены рознь и себялюбие, и они вдвоем с Афинской источают свет любви, а выйдя из храма, станут одним единым существом.

Теперь его уже не угнетала мысль о том, что он не успел исповедоваться. Брачный обряд – это уже исповедь перед будущей женой и самим собой. Брак – это доброе.

•Благословен Бог наш… – начал Великую ектенью о прощении и спасении венчающихся, священник. И прочтя несколько молитв о продолжении рода, о ниспослании им любви, о сохранении ими твердой веры и единомыслия, закончил: – Яко да Господь Бог наш дарует им Брак честен и ложе нескверное, Господу помолимся…

После молитв священник взял широкое золотое кольцо и трижды произнес:

•Обручается раб Божий Павел рабе Божией Татьяне, – произвел крестное знамение и надел его на безымянный палец.

Афинская бледная и, казалось, совсем растерянная стояла, не шелохнувшись, когда священник и ей надел кольцо на палец и окрестил.

Затем со свечами в руках их повели на середину храма. Впереди шел священник, размахивая кадилом. Откуда-то сверху раздались голоса хора:

•Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Они остановились перед аналоем, на котором лежали Крест, Евангелие и венцы. Священник торжественным голосом нараспев спросил:

•Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этой Татьяны, которую видишь перед собою?

После этого вопроса у Яхтсмена чуть ли не остановилось сердце. Он уже собрался с духом, чтобы ответить «Имею, честный отче», как из дверей храма раздался громкий пьяный голос:

•Яхтсмен, браток, на хрен она тебе нужна!

Афинская вздрогнула и повернула голову к двери. Затем презрительно посмотрела на жениха. И Яхтсмену самому захотелось вышвырнуть этого подонка из храма. Это был голос Вазелина. Но он сдержал себя и локтем крепче прижал руку невесты к своему телу. Он сделал лишь невидимый кивок в сторону входа, и тут же застучали каблуки быков, которые приехали на венчание вместе с ним. Он спиной чувствовал, как Вазелина подхватили под руки и поволокли из храма. Но тот еще успел крикнуть:

•Погубит она тебя, браток! Не верь ей, сучке!

На лице батюшки не дрогнул ни один мускул. Он продолжал ждать ответа.

•Имею, – собравшись, ответил Яхтсмен.

•Не связан ли ты обещанием другой невесте?

•Нет, не связан.

Священник перевел свой взор на Афинскую. Ее бледности словно и не было. Раскрасневшись, она, не раздумывая, ответила на вопросы батюшки.

Наступил главный момент венчания. Священник, взяв венец, окрестил им Яхтсмена и предложил поцеловать образ Спасителя, который был прикреплен к передней части венца.

•Венчается раб Божий Павел рабе Божией Татьяне во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…

Они вышли из церкви и, спасаясь от неодобрительных взглядов прихожан, сразу юркнули в машину. Яхтсмен при этом зацепился рукавом за ручку подъемника стекла и чуть было не разорвал пиджак.

Они поехали в сторону Центра. Афинская молчала, и Яхтсмен не задавал ей никаких вопросов.

Когда они расположились за ресторанным столом, накрытым на шесть персон, над ухом Яхтсмена склонился один из его телохранителей.

•Яхтсмен, менты вышли на наш офис.

•Что? Кого они там взяли? – кривясь в злобе, почти выкрикнул он.

•Несколько братков. И труп.

Он постарался взять себя в руки. Афинская вопросительно глядела в его глаза. Он почти шепотом задал вопрос:

•Кого взяли?

•Успокойся, босс, с тех слова не вытянешь.

•Что случилось? – с тревогой спросила Афинская теперь уже своего мужа.

•Успокойся, дорогая. Мелкие неприятности.

Он не хотел, да и вообще не думал говорить Афинской о том, что уже давно замешан в мокрухе. Знал, она бы даже не согласилась разговаривать с ним, если бы ей было известно, как он

поступил со своим быком Борщом.

•Будем веселиться, – сказал он ей и повернулся к ожидавшему дальнейших приказаний быку. Так же полушепотом, чтобы не слышали сидящие за столом, сказал:

•Всем на дно. И чтобы ни одна падла там больше не появлялась.

Браток кивнул и исчез.

Веселья не получилось. Дежурные тосты за молодоженов Яхтсмен запивал полными бокалами водки и через пару часов был пьян.

Он не помнил, как они снова вернулись к нему домой, как братки положили его в спальне, как Афинская в течение нескольких часов не расставалась с телефоном, а потом и вовсе уехала. Он, мертвецки пьяный, спал и не знал, где она была. А когда, немного проспавшись и протрезвев, открыл глаза, она была с ним рядом в подаренном пеньюаре.

•Похмелиться хочешь? – участливо спросила она, увидев, как он морщится от головной боли.

•Только душ приму. Освежусь немного.

Яхтсмен видел, что Афинской нравилось в этот вечер подчиняться ему.

Его мучила вина перед женой, что он так заправски надрался в ресторане. Но еще больше он с тревогой думал об офисе, в котором поорудовали менты и, скорее всего, где-нибудь на улице оставили своих людей.

Он выпил две стопки водки. Ему полегчало, и тут же вспомнился утренний разговор с Афинской по поводу обнаруженной квартиры Кноруса.

•Ну что с этим выродком делать будем?

•С Кнорусом, что ли? – с полуслова поняла Афинская, о чем хотел спросить Яхтсмен.

Он кивнул.

•Там все тихо? Что говорят твои шпионы? – благодушно усмехнулась она. – Если все тихо и компания на месте, нужно брать. Только без мордобоя.

Он взял сотовый телефон и набрал номер. Прослушав отчет руководителя наблюдательской группы, дал указание:

•Дежурить на лестнице. Как только дверь откроется, можете брать. И всех – к Супу. Утром я приеду. Там будем разборки вести.

•Девчонку-заложницу пусть отпустят, – подсказала Афинская.

Он согласно кивнул в ответ на ее просьбу и сказал в трубку:

•Пигалицу, которую они держали в заложницах, отпустите на все четыре стороны. Затем прошарьте всю квартиру. И запомните – Кнорус мне нужен с деньгами. И квартиру брать начинайте только, когда дверь будет открыта. Тихо. А то на весь дом шуму наделаете, как омоновцы.

Он положил трубку.

•Ну что, моя царица? Давай, вдвоем отпразднуем наше венчание?

•Ты бы, Павел, не пил до тех пор, пока Кнорус не окажется у нас в руках, – попросила Афинская без всякой надежды.

Но он, не обращая внимания на ее просьбу, достал из шкафа бутылку французского вина и два бокала. Поставил на стол и, забыв о каких бы то ни было приличиях и этикете, стянул с себя рубаху. Остался лишь в брюках. Афинская села в кресло и наблюдала за его действиями, словно спрашивая, какие дальше будут предложения?

•Я хочу угостить тебя вином сорокадевятилетней выдержки.

•А почему не пятидесяти?

•Можно было бы купить бутылку, которая была произведена на год позже. Но как раз в том году во Франции был плохой урожай, неважный виноград. И вино получилось неважное…

•Я не знала, что ты так хорошо разбираешься в винах.

•Нет, – отрицательно покачал головой Яхтсмен, разливая вино, – я в них нисколько не разбираюсь. Это нам официант сказал… Ну, за тебя! За наш брачный и деловой союз!

Она подняла свой бокал, прикоснулась им к бокалу Яхтсмена, согласно кивнула в ответ на его тост и сделала небольшой глоток.

•До дна! До дна! – закричал Яхтсмен.

Но она поставила бокал на стол и ответила:

•Милый мой, но такое вино не жрут стаканами, как водку и коньяк.

Яхтсмен прекрасно понял, что она намекает на обед в ресторане, но тем не менее осушил свой бокал до дна.

Она с недоверием заметила:

•Во Франции редко в каких ресторанах официанты бывают откровенными, когда покупатель требует старое вино…

Яхтсмен вытянул ладонь вперед, как бы говоря, что в этом плане со старым вином все в порядке. Он снял носки, закурил и откинулся в кресле.

•Когда мы задумали отдохнуть во Франции, то решили непременно объездить не только Париж, но и побывать на южных курортах. И вот какое открытие я для себя сделал, – Яхтсмен поднялся, подошел к бару и вытащил початую бутылку водки, – знаешь, Тань, можно я больше не буду пить эту кислятину? Моему желудку это грозит расстройством.

В ответ Афинская лишь пожала плечами и отхлебнула еще глоток вина. Яхтсмен налил себе водки и, не откладывая, выпил.

•Так вот. Сама, наверное, знаешь, что за границей таксисты, официанты, швейцары, продавцы, словом, люди сервиса, нынче стараются выучить хотя бы азы русского языка. Наших-то там становится все больше и больше. Мало того, работники сервиса и торговли даже стараются услужить русским, потому как мы подаем неплохие чаевые.

•Впрочем, изучение русского языка для многих из них не составляет большого труда, – заметила Афинская, – достаточно понять несколько фраз и выражений, чтобы определить доволен клиент или возмущен.

•Так вот и я к этому веду разговор, – согласно кивнул захорошевший Яхтсмен. – Слушай дальше… Мы уже прекрасно знали, что многие работники обслуги и сервиса хорошо уяснили многогранный смысл двух слов. Самым п… тым, на языке русского человека, считалось все лучшее и было пиком блаженства и восхищения. Самым х… вым было все плохое, а также выражалось недовольство или разочарование. Мы зашли в кафе в Монте-Карло, которое расположилось на уступе скалы прямо над морем. Официант тут как тут. Смотрит на нас вопросительно, мол, русские? И когда узнал, что мы из России, уж очень ему захотелось нам услужить.

•По морде-то вы ему не дали сразу, вот он перед вами так и расстелился… – не утерпела Афинская.

•Не перебивай, Таня! Оказывается, наш официант очень плохо понимал значение этих самых двух слов и чуть было за это не поплатился.

Афинская засмеялась – вот теперь что-то похоже на героев…

•Мы заказали бутылку самого старого вина, – продолжал рассказ Яхтсмен, не обращая внимание на сарказм невесты. – Официант был наслышан о щедрости гостей из далекой России и старался нам всячески угодить. Через несколько секунд он уже лавировал к нашему столику с подносом, на котором, словно Эйфелева башня, возвышалась бутылка вина, покрытая пылью времен.

•Тебе совсем не идет говорить красиво, Паша, – опять перебила его Афинская и, когда он уже с явным неодобрением взглянул в ее сторону, замолчала.

•Но Вазелина, помнишь его, почему-то насторожила «грязная» посудина, он провел пальцем по пыли и, высокомерно улыбаясь, показал грязный палец официанту. Спросил с подозрением, мол, что за х… вое винище ты нам здесь подаешь? А этот дурак официант оскалился в широкой улыбке, сам оттопырил большой палец и прицокнул языком: «Х… вое, х… вое! Самое х… вое вино!» Не понимаю даже, как я успел толкнуть официанта? Словом, только моя реакция увела голову француза от траектории полета бутылки, которая улетела под утес.

Яхтсмен дал Афинской просмеяться, с удовольствием отмечая, что его рассказ нравится ей. Он даже сам в это время забыл о всяких неприятностях и впервые за вечер без принуждения засмеялся. Она, как в театре, картинно хлопала в ладоши:

•Ну, а дальше? Дальше, Пашуня…

•А что дальше? – глядя на нее, спросил Яхтсмен. Ему почему-то подумалось, что теперь и у него в жизни создалась семья. Даже от ее «Пашуня» веяло чем-то мещанско-семейным. – Дальше все шло по плану. Через несколько минут официант сидел за нашим столиком, и Вазелин с ним мирно беседовал. На столе стояла точно такая же бутылка вина с подвальной пылью. Вазелин, отпивая эту кислятину, – Яхтсмен тыкнул пальцем в бокал, который держала в руке Афинская, – учил француза русскому языку. Он показывал пальцем на соседние столики и говорил «То вино…» – «Х… е», – медленно произносил официант. «А это…» – Вазелин трогал бутылку, стоявшую на нашем столе. «П… тое», – отвечал официант. Вот и весь рассказ…

Афинская прыснула еще сильнее.

•Таня, – перебил ее смех Яхтсмен и грустно заглянул ей в глаза, – ты меня действительно любишь? Или все это какая-то игра?

Казалось, он совершенно отрезвел.

Афинская поправила волосы ладонью, на секунду опустила голову, как бы проникая взглядом в бордовую жидкость, которая была в бокале. Затем всколыхнулась, поставила вино на стол и сложила ладони вместе перед подбородком и театрально заговорила:

•Исполнена есть земля дивности. Как на море, на Окиане, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, на том камне устроена огнепалимая баня, в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски…

Яхтсмен обозлился:

•Я тебя первый раз в жизни спросил серьезно… А ты, актриса, опять паясничаешь…

•Слушай меня, Паша, внимательно. Никто тебе не скажет про любовь лучше, чем актриса. Ты ведь и сам хотел, чтобы мы с тобой повенчались по русскому обычаю. Вот и слушай…

Яхтсмен налил в свою рюмку водки и выпил, откинулся на спинку кресла с таким видом, что, дескать, готов глядеть и слушать продолжение спектакля.

•… Мечутся тоски, кидаются тоски из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка, оттуда через все пути и дороги и перепутья, воздухом и аером, – снова вошла в творческий образ Афинская. Она встала с кресла, заходила по комнате, не переставая говорить.

•… Мечитесь, тоски, киньтесь, тоски, и бросьтесь, тоски, в буйную голову Павла, в тыл, в лико, в ясные очи, в сахарные уста, в ретивое сердце, в ум и разум, в волю и хотение, во все его тело мощное, во всю его кровь горячую, и во все его кости, и во все его составы: в семьдесят составов, полусоставов и подсоставов…

Яхтсмен теперь уже с интересом слушал Афинскую. В ее заговоре-заклинании было что-то магическое, неясное. Но ему очень нравилось, как она проникновенно говорила, хотя по телу почему-то пробежала дрожь.

•… И во все его жилы, – продолжала Афинская, не обращая на него внимания, – в семьдесят жил, полужил и поджилков. Чтобы Павел тосковал, горевал, мучился всяк день, по всяк час, по всякое время, нигде бы не пробыть не мог, как рыба без воды. Кидался бы бросался из окошка в окошко, из дверей в двери, из ворот в ворота, на все пути и дороги и перепутья с трепетом, тужением, зело спешно шел бы и бежал и прибыть бы без Татьяны, своей невесты, и минуты не мог. Думал бы о ней не задумал, спал бы не заспал, ел бы не заел, пил бы не запил и не боялся бы ничего; чтобы она ему казалась милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасныя, милее всех и даже милее жизни своей… Ты согласен с моими словами, – вдруг спросила Афинская и в ее глазах сверкнули какие-то отчужденные искорки.

•Да, Таня, – сказал Яхтсмен, – ты мне дороже жизни. Я за тебя любому горло перегрызу.

•Это хорошо, – опять как-то загадочно сказала Афинская и стала раздеваться.

Он неуверенной рукой потянулся к бутылке с водкой, взял ее, чуть не опрокинув, налил полный бокал, из которого пил старое вино, и, разливая по бороде, выпил до конца. Он так и уснул в кресле, выронив бокал на пол.

Этот день для него стал самым радостным в жизни…

Оглавление