Главное меню


Книги

Сценарии

Статьи

Другое



 


Сергей Романов

Член Союза российских писателей




Художественная литература

Нищие


Оглавление

ГЛАВА 4. ЯХТСМЕН

Из окна второго этажа, на котором располагался его кабинет, Яхтсмен наблюдал, как Кнорус и два его быка вместе с освобожденным Юрайтом подошли к машине, быстро в нее запрыгнули и уже через секунду, резко развернувшись, покинули автостоянку, которая располагалась под его окном.

Яхтсмен еще держал в руках трубку сотового телефона, который не успел остыть от горячего голоса Афинской.

Звонок от бывшей любовницы раздался почти одновременно со стуком в дверь его кабинета. Он снял трубку, сказал, чтобы секунду подождали, и устремил вопросительный взгляд на вошедшего братка:

  • В чем дело?
  • Там какие-то хмыри приехали, вас спрашивают.

Он с трубкой встал из-за стола и подошел к окну. Нужно было прижаться лбом к стеклу, чтобы увидеть трех атлетического вида ребят. Они стояли около подъезда, ожидая когда он, Яхтсмен, соизволит отдать команду, чтобы их впустили в офис.

Страшного, в принципе, ничего не было. Офис кишел его быками, с которыми он собирался провести деловой разговор перед тем, как направить на точки расположения бомжей-нищих. Он хотел выяснить у них, кто, за какие деньги, и за какие красивые глаза стал угощать его попрошаек дешевым портвейном, от которого они, конечно, не отказывались, но их профессиональные способности убывали по мере уменьшения содержимого в бутылке.

Браток все еще стоял в дверях, ожидая ответа, а Яхтсмен, не переставая разглядывать гостей, поднял к уху трубку сотового телефона.

  • Кто это? – без церемоний спросил он и тут же задал новый вопрос: – Что вы хотели?

И его каменное, жестокое сердце чуть дрогнуло, когда в трубке раздался знакомый голос:

  • Паша, здравствуй, мой хороший! Это Татьяна. Не забыл, надеюсь?
  • Ты сама о себе каждый день напоминаешь, – поддавшись на ласково-вкрадчивый голос своей давней любви, ответил он. – Небось, по поводу своего человека звонишь?

Он повернулся к стоящему в дверях быку и сделал знак, чтобы они впустили гостей, и, прикрыв микрофон трубки ладонью, тихо добавил, чтобы их дальше холла не пускали.

  • Угадал. Там мои ребятки должны к тебе приехать. Ты уж будь, Пашенька, гостеприимным. Не надо шума. К чему нам ругаться? Мы, наоборот, сплотиться с тобой должны…
  • Как раньше? – перебив, сделал намек Яхтсмен.

Трубка на несколько секунд замолчала. Яхтсмену показалось, что собеседница специально сделала паузу, чтобы он в эти мгновенья успел пережить и вспомнить те счастливые времена, когда они были вместе. Но и Афинская, голосом наполненным воспоминаниями, ответила:

  • Если это пойдет на пользу нашему общему делу, то, может быть, как и раньше.

Сутенерское сердце Яхтсмена после этих слов тревожно забилось. Он, Яхтсмен, казалось, еще с пеленок сделал вывод, что женщинам верить нельзя. А тем, к которым испытываешь какие-то чувства, нельзя верить тем более. Ну а Афинской нельзя верить вообще.

Но она, почувствовав колебания Яхтсмена, уже озабоченным голосом говорила:

  • Пойми, Пашенька, коли мы уж взялись с тобой за это дело, то должны вести его вместе, на пару, в мире и согласии, никого не допуская в эту сферу бизнеса. Разве ты не заметил, что нам с тобой все чаще начинают мешать работать – то заезжие цыгане, то органы власти…

То, о чем она говорила – не подлежало сомнению. И Яхтсмен иногда сам себе честно признавался, что ему одному трудно бывает решать какие-то организационные вопросы. Куда легче и профессиональнее он управлялся со своими группами боевиков. То, что предлагала Афинская, было бы идеальной моделью. Она работает над профессиональной подготовкой контингента, он и его дружина занимаются сбором податей. При этом Яхтсмен отметил, что финансовая река должна проходить через его руки, и Афинская никогда не будет точно знать, какая выручка поступает в фирму. В принципе, при их объединении он окажется королем всей нищенской братии. Но, конечно, самое главное, что он станет обладателем самой Афинской – женщины его мечты, с которой они лет пять назад прекратили близкие отношения, и которую он до сих пор не мог забыть. Он ведь и воевал-то с ее людьми только для того, чтобы напомнить ей о своем существовании. И теперь ему приятно было сознавать, что своей цели он добился – она сама позвонила.

Но Афинской верить было нельзя, хотя трубка по-прежнему убеждала его в сотрудничестве и сближении на пользу дела. Он уже не в том возрасте и не такой дурак, чтобы броситься в омут с головой по первому же предложению. Правда, ему намекали на омут, полный любви и денег. И он, своим сердцем сутенера, не мог отвергнуть таких подачек.

«Хорошо, Афинская, – думал Яхтсмен, слушая в трубке ее голос, – насколько мы близки, можно проверить при первой же встрече. И если ты, подруга, заартачишься, то всем твоим словам и заверениям – грош цена».

  • Ну что мы с тобой по телефону в любовь играем! – снова перебил он. – Давай, встретимся и обо всем поговорим. У тебя или у меня?
  • Как скажешь.
  • Ну, тогда завтра вечером я пришлю к тебе свою машину. Встретимся у меня.
  • Я буду ждать, – кротко согласилась Афинская и хотела уже было положить трубку, но Яхтсмен успел задать вопрос:
  • Таня, а как ты к цыганам относишься?
  • В каком смысле?
  • В попрошайническом, каком же еще?
  • Да никак! Это не конкуренты.
  • Ну, тогда до завтра.

И теперь он стоял около окна, смотрел на опустевшую автостоянку и думал, насколько умна эта баба. Даже впервые увидев плененного Юрайта, он уже завидовал Афинской в том, как серьезно в ее фирме было поставлено нищенское дело. Он не мог не восхищаться тем, что, имея штатный персонал нищих в три раза меньше, чем у него, доход «Милосердия» был намного выше. Это ему удалось узнать из «делового» разговора с Юрайтом. Воин-нищий только и смог сообщить ему о своем заработке, из чего Яхтсмен сделал общий вывод о доходах своей конкурентки.

Конечно, оправдывал себя Яхтсмен, большое значение имеют места, на которых нищие взывают о помощи. А у Афинской все ее калеки, комиссованные воины, пенсионеры, инвалиды, музыканты трясли прохожих и пассажиров в самом центре столицы, где полно иностранцев, куда отправляются прогуляться люди с деньгами. Бомжи Яхтсмена к Центру доступа не имели, и хороший сбор поступал разве что с колхозных рынков, куда он старался усадить людей с неиспорченными еще водкой физиономиями. Правда, его нищие ходили и по пригородным электричкам, шатались в пробках между автомобилей на светофорных перекрестках до тех пор, пока могли стоять на ногах.

Яхтсмен в гневе сплюнул. Черт, забыл спросить, уж не люди ли Афинской спаивают его контингент, от которого в последние три дня поступает только половина того, что они зарабатывали раньше.

Юрайта притащили еще и потому, что Яхтсмен хотел узнать, не Афинская ли, переодев своих людей в монашескую одежду, расставила «святош» с коробками на шее для сбора денег в помощь храмам на дорожных развязках как в Центре, так и на окраинах города. Женщины в черных одеждах практически перекрыли потоки подаяния, которые шли в шапки яхтсменовских нищих. А это был прямой грабеж.

Увидев монашескую дружину на перекрестке проспекта Мира и Сущевки около Рижского вокзала, Яхтсмен не подумал ни о ком другом, кроме Афинской. Он сидел в машине, и, когда к полуоткрытому окну его «мерса» подошла монашка и начала лихо крестить самого Яхтсмена и его автомобиль, он грешным делом подумал, что Афинская решила установить свой контроль и на авторазвязках, где машины собирались в огромные пробки, и водители по полчаса скучали за рулем.

Правда, когда монашка осеняла Яхтсмена крестным знамением, он вдруг заметил, как она спешит покончить с ним, как торопится перебежать к другой машине, и как непрофессионально звучит ее молитва. Конечно, он был удивлен, как это Афинская выпустила на службу такие неподготовленные кадры. Обычно дилетантов она не допускала к работе. Он подумал: а может, это люди залетные, из другого города или области?

Он не успел спросить об этом монашку – светофор дал зеленый, и он переключился на первую скорость. По дороге в офис он разработал операцию и придумал, как спровоцировать конфликт на «Площади Революции» и похитить «языка».

Но вот парадокс: Юрайт, которого притащили к нему уже на следующий день, ни по-хорошему, ни под давлением братков не хотел делиться информацией. Сколько ему ни внушали словесно и физически, что упираться бесполезно, он не раскрыл ничего, кроме своего дневного дохода, и того, что он, бывая в конторе своей госпожи, ни разу не видел людей в монашеских одеждах.

Яхтсмен тогда сидел в соседнем кабинете и слышал через открытую дверь, как его ребята вели беседу с Юрайтом.

  • Это ваши ублюдки в рясах трясут автомобилистов на Рижском?

Вопрос задавался еще раз, и после минутного молчания слышался глухой удар, грохот перевернувшегося стула, шум от падения тела на пол. Снова задавался вопрос, и Юрайт нехотя отвечал:

  • Про монахинь первый раз слышу. Одно знаю, на моем участке в рясе пока никто не ходит.
  • Юрайт, – раздавался голос братка, – мы ведь тебя сюда привезли не кофе пить, и если ты врешь насчет монахинь, то ведь станешь не инвалидом, а уродом.
  • Ну что ты меня стращаешь? Пуганый я уже, стреляный. Сказал все, что мне известно. А если хотите дополнительной информации, звоните Афинской. Я человек маленький.

В конце концов Яхтсмен сделал вывод, что этот аника-воин действительно ни хрена не знает, и, когда ему еще немного постучали по печени, приказал до поры до времени запереть его в подвале. Что же касается церковнослужителей, заполонивших дороги, то в его сознание закралось сомнение, что это могли быть люди Афинской.

Теперь, после ее звонка, он точно знал, что в городе работает бригада чужаков. Но откуда они? Конечно, Афинская права – нужно было срочно объединять силы и выдворять непрошеных гостей за пределы столицы. И хорошо бы узнать, кто режиссер, который поставил монашеский спектакль на дорогах столицы.

После звонка Афинской он ощутил потребность действовать. Надел куртку, спустился вниз и, указав пальцем на трех быков, коротко бросил:

  • Бегом в машину, со мной поедете. Остальные по рабочим местам. Не фига здесь задницы протирать.

Через час его «мерс» стоял уже около кафешки, напротив Рижского вокзала, и Яхтсмен, не выходя из кабины, наблюдал за действиями женщин в черных одеяниях. С отрешенными лицами они бродили вдоль рядов машин, ожидающих зеленого сигнала светофора. На шее каждой был подвешен ящичек с крестом и надписью «Пожертвование на восстановление храма».

Он повернулся к быкам:

  • Так, ты бежишь к Крестовскому рынку на противоположную сторону и считаешь, сколько этих аферисток работает там. Ты, – ткнул он пальцем в серебряный крест, висевший на толстой шее второго быка, – пересчитываешь монахинь на проспекте Мира, около Рижского. А ты с другой стороны проспекта, – сказал он третьему, и тут же ребятишки, хлопнув дверями, растворились в потоке прохожих.

Он закурил и задумался. В данный момент ему даже хотелось, чтобы служительницы мнимого монастыря оказались аферистками из коллектива Афинской. Тогда для него по крайней мере было бы все ясно и понятно. Конкурент известен, можно разрабатывать планы по его ликвидации. Но если это чужаки, в чем уже не сомневался Яхтсмен, то нужно было ликвидировать прежде всего их генератор, того, кто так умело расставил силки для сбора денег с небедного автомобильного люда.

Из задумчивости его вывело какое-то нечленораздельное бормотанье. Перед полураскрытым окном, как и два дня назад, стояла, потупив взгляд, монахиня с ящичком на груди и харкающим прокуренным голосом произносила нечто похожее на молитву.

Яхтсмен нажал на кнопку, и стекло полностью опустилось внутрь двери. Она тут же перекрестила то ли самого Яхтсмена, то ли его автомобиль и хриплым страдальческим голосом сказала:

  • Да хранит вас Господь! Внесите пожертвование на восстановление храма. Во имя Христа!
  • А какой, милая, храм вы собираетесь восстанавливать?
  • Он там, – махнула рукой женщина в сторону Центра. – Троицей его называют.

Яхтсмен достал из кармана первую попавшуюся денежную купюру, которая оказалась достоинством в десять тысяч, потянулся к ящичку и задержал руку около отверстия:

  • А на какой улице, милая, находится этот храм Троицы?

Женщина с заметными усами на губах, что говорило о ее то ли цыганской, то ли кавказской национальности, завертела головой из стороны в сторону, вмиг исчезла ее смиренная кротость, и она хотела было уже ретироваться от машины. Но Яхтсмен, выронив деньги, схватил ее за плечо, и чуть ли не втянул в открытое окно.

  • Ну-ка, сука, быстро говори, кому деньги отдаете!

Женщина попробовала освободиться, но Яхтсмен держал ее крепко. Тогда она поджала ноги и опустилась на асфальт около передней дверцы. Яхтсмену, чтобы удержать мошенницу, самому пришлось чуть ли не на половину вылезти в окно, так как дверцу монашенка прижала своим телом. Он попробовал приподнять «святошу», но скользкая ряса, видимо, сшитая наспех, затрещала по швам. В это время сама монашенка, утратив возможность вырваться из рук ретивого автомобилиста, вдруг широко раскрыла рот, набитый золотыми коронками, и, заглушая рев машин, на всю площадь заголосила:

  • Люди! Помогите! Насилуют!

Прохожие стали останавливаться, глядя в сторону «мерса».

Яхтсмен попробовал открыть дверь, чтобы быстро втащить аферистку в машину, но та, разгадав его желание, уселась на асфальте и всей спиной прижалась к дверце так, что жесть автомобиля стучала словно консервная банка.

  • Насилуют! – орала она на всю площадь.
  • Да кому ты, падла, нужна, чтобы тебя насиловали, – в злобе сквозь зубы процедил Яхтсмен и отпустил рясу на плече монашенки.

Теперь он двумя руками взялся за дверь и толкнул ее от себя. Толчок был такой силы, что придал ускорение подпиравшей дверь аферистке, и та, гремя ящиком с деньгами, откатилась метра на четыре прямо на тротуар, где собрались зеваки.

Яхтсмен хотел было выйти из машины и снова схватить монашенку. Его теперь совершенно не интересовало мнение окружающих насчет насилия. Он знал, что стоило только показать народу хороший кулак, как всех защитников сразу же сдует с места конфликта. Но монашенка уже безо всяких криков и фальшивых призывов о помощи быстро поднялась на ноги и устремилась к середине проезжей части дороги, туда, где обходили машины ее подельщицы. В это же время на переднее сиденье запрыгнул один из быков, что заставило Яхтсмена переключить внимание.

  • На той стороне – шесть человек, – сказал бык, вернувшийся от Крестовского рынка.

Тут же в машину влез второй, а за ним и третий и доложили, что на их участках орудовали по шесть монахинь.

  • Значит, всего – двадцать четыре, – вслух и как бы сам себе сказал Яхтсмен и тут же задал вопрос: – А каков дневной сбор с одной точки?

Он повернул ключ в замке зажигания, и «шестисотый» чуть слышно застучал поршнями. Яхтсмен хотел уже тронуться с места, но его вдруг осенила идея. Он рассеянно посмотрел на быка, сидевшего рядом с ним, и, словно ухватив только одному ему понятную идею, сказал:

  • Чернота, пооколачивайся здесь до конца рабочего дня монашек, а потом с одной из них снимешь ящик – и в контору его. Ясно?

Когда Чернота покинул машину, Яхтсмен опять же сам себе дал команду:

  • А мы сначала на перекресток на Колхозку, а потом к Белорусскому.

Он целый день просидел в машине, жалея о том, что мало быков захватил с собой. Второго он оставил на перекрестке возле Даниловского рынка, третьего около гостиницы «Ленинградская» на площади трех вокзалов, где так же орудовал монашеский орден. Все получили задание принести по ящичку с дневным сбором.

Аферистки в рясах заполнили Ленинский проспект и Профсоюзную улицу, ими была буквально нашпигована Таганская площадь. Только объездив почти все крупные авторазвязки города, Яхтсмен оценил истинные масштабы монашеской эпидемии.

Приехав в офис и застав в нем еще с полдесятка валявших дурака быков, он и их, с руганью, выслал на перекрестки. К вечеру уже вся его братва, разлетевшаяся по Москве, ожидала, когда закончится монашеская смена. А к полуночи кожаный диван, что стоял в кабинете Яхтсмена, заполнили десятки ящичков с надписью «На восстановление храма».

Быки докладывали о своих наблюдениях, а Яхтсмен не переставал удивляться: куда там даже Афинской до такого масштаба! В городе, как оказалось, уже дней пять около тысячи монахинь эффективно и по детально разработанному кем-то плану обирали автомобилистов. В каждом ящичке насчитывалось от 150 до 300 тысяч рублей выручки.

Яхтсмен достал калькулятор и несколько раз потыкал пальцами в кнопки. Он не мог поверить: ежедневно в чьем-то кармане оседало до 150–200 миллионов рублей с выплатой всех зарплат тем, кто носил на шее эти ящики. Как оказалось, были среди монашенок и цыганки, и азербайджанки, и молдаванки, и украинки. Те из них, кому быки пригрозили расправой, охотно сознавались, что согласились подработать в роли монашенки за плату в 50 тысяч рублей.

Но больше всего поразил Яхтсмена тот факт, что с того дня, как в Москве приступил к окучиванию водителей десант в черных одеждах, с автодорог и перекрестков исчезли все нищие-одиночки, пенсионеры, калеки, «голодающие», но упитанные пацаны с табличками на шее «есть хочется, мамка померла». Словом, все местные нищие, кормящиеся около дорог, где-то растворились.

Теперь Яхтсмен нисколько не сомневался, что спектакль под дежурным названием «Монахиня», был поставлен настоящим профессионалом нищенского дела. Он даже не мог припомнить, проводилась ли подобная акция когда-либо в Москве или другом городе бывшего Союза дружественных республик.

Правда, были огрехи у постановщика «большого» театра. Например, славянину сразу же резал ухо голос или диалект просящей, который обличал под черной одеждой женщину иногда совсем не христианской веры. Но тем не менее это был не такой уж и большой прокол, потому как чаще всего кроткие монахини помалкивали, а ящик с надписью по поводу восстановления несуществующего храма говорил сам за себя. Самое главное, что монахинь научили ходить вдоль машин с опущенными глазами.

«Значит, – анализировал Яхтсмен, – их могли научить, и на какую церковь кивать и что говорить, если говорить, естественно, аферистка умела на правильном русском». Но, видимо, умный режиссер не стал больше ничему учить, потому как вступление в разговор было делом опасным: можно было разгневать реального батюшку из реального храма, как разгневала сегодня монашенка с Рижского самого Яхтсмена.

После долгих раздумий Яхтсмен, не очень-то уважавший любой анализ, все-таки сделал вывод, по которому выходило все ясно и просто: операция «Монахиня» была продумана кем-нибудь из цыганских баронов по типу блиц-крига – ошарашить людей, сыграть на почтении к Богу и на непривычности ситуации снять густые сливки. Конечно, не обошлось без помощи местного специалиста, который знал, в каких местах обычно происходят автозаторы.

Яхтсмену, как и Афинской, не нужны были новые конкуренты. И тысячу раз он теперь был согласен с женщиной свой мечты, что именно они, руководители двух самых мощных и крупных нищенских корпораций в столице, должны быть содержателями этого рынка. А потому необходимо было вместе и вырабатывать план по устранению пусть даже десятка цыганских таборов в столице.

Он поймал себя на мысли, что зря Афинская недооценивала цыган. Хотя вполне возможно, что у самих цыган не хватило бы ума организовать такую широкомасштабную акцию. Значит, был «принят» на работу какой-нибудь не прижившийся в политике имиджмейкер? Тоже вполне возможно. Тогда это очень незаурядная личность. А значит, им вдвоем с Афинской нужно постараться просчитать его новые ходы, чтобы узнать, какие неожиданности могут ждать в будущем нищенские кланы двух синдикатов.

Впрочем, почему двух? Скорее всего, они объединятся с Афинской, и он, Яхтсмен, на правах мужчины и старшего станет руководителем всего столичного нищенского производства. А она, Афинская, будет ему верной женой и помощницей.

«Интересно, знает она о цыганском нашествии или нет?» – подумал Яхтсмен. Если она ни сном ни духом не ведает о том, что происходит в Москве, то будет поражена. Ведь недаром утром Яхтсмен спросил ее, как она относится к цыганам?

Он похрустел косточками на кулаках, потом быстрым движением откинул крышку сотового телефона, нажал кнопку, и номер набрался автоматически. После нескольких гудков он услышал:

  • Редакция газеты «Милосердие».
  • Могу предложить интереснейший материал об оккупации Москвы цыганами.

Он сказал эту фразу игриво и тут же понял, что ошибся – трубку подняла не Татьяна.

  • Обождите минутку, она разговаривает по другому телефону.

Да, когда-то Яхтсмен угадал в ней не только красивую, но и умную женщину. Они были любовниками, потом просто дружили пока он, Яхтсмен, тоже не занялся нищенским рынком. Но когда он полез в пределы Садового кольца, насаждая своих бомжей на оптовках и рынках, тогда между ними и пробежала черная кошка. Он-то остался при своих бомжах. Но, бывая в Центре по разным делам, не раз отмечал заслуги Афинской перед городом в том, что с улиц и людных мест как-то разом исчезли черные женщины с опоенными снотворным и вечно спящими детьми на руках. Она прогнала с центральных станций метро опустившихся, провонявших собственной мочой бичей, в которых не было нехватки нынче у самого Яхтсмена, и от которых он никак не мог избавиться.

Как лихо она, Афинская, изгнала его из Центра! Не успел он опомниться, как ее люди, потеснив залетных попрошаек, заняли метро, переходы, расселись около ресторанов и кафе. Он пробовал бороться, рассаживая и своих людей, но они вмиг изгонялись милицией, с которой Афинская нашла отличный контакт. Ему же, не раз пойманному на сутенерстве, следователи пригрозили большой отсидкой, и Центр он был вынужден оставить.

Правда, он предъявил Афинской претензии при встрече, но она тогда недоуменно пожала плечами:

  • Какие ко мне вопросы, Паша? Я же не обижаюсь, что твои люди облепили все рынки и вытеснили моих «солдат» и музыкантов из электричек?

В принципе, она была права. Ее люди действительно предприняли несколько попыток собирать деньги в тех поездах, где уже работали «голодные» и «замерзшие» Яхтсмена. И вполне естественно, что после коротких потасовок, «голодные» на первой же остановке выкидывали из поезда интеллигентных калек Афинской.

Несколько подобных стычек произошло и на колхозных рынках, располагающихся на кольцевых станциях метро, – и здесь победителями вышли бомжи Яхтсмена. И Афинская, видимо, дала приказание о прекращении дальнейших провокаций. Яхтсмен праздновал победу и радовался, что сумел отстоять такие доходные места. И только после того, как Афинская вообще исчезла из поля зрения Яхтсмена, прекратила всякие звонки по поводу и без повода к нему, он понял, что именно эта хитрая баба сама давно поделила столицу между собой и им, отхватив при этом лучший кусок пирога.

С тех пор они только враждовали – обменивались уколами, старались подставить друг друга перед работниками правопорядка, но в то же время оба, негласно, старались, чтобы на московском нищенском рынке больше не было конкурентов.

Но по всей видимости, такой конкурент появился…

  • Слушаю, – раздался в трубке ласковый голос Афинской.
  • Теперь я тебе звоню и хочу порадовать.
  • Ну, уж? Скорее, Паша, завтрашнего дня дождаться не можешь…
  • И это тоже. Но, ты знаешь, я целый день на тебя грешил и думал, что это ты своих людей в монашки переодела и на всех автозаторах расставила.
  • Дурачок, у меня столько людей не наберется. А о монашках я слышала. Только ведь, Паша, они на твоей территории работают, у меня их нет. Поэтому и решать должен был эту проблему ты. Еще дня три назад, когда высыпал первый десант.
  • Я сегодня весь город обкатал. Могу тебя заверить, что это проблема наша общая. Я видел их около гостиницы «Россия». И в пробке перед Большим Каменным мостом и около входа в гостиницу.
  • Интересно девки пляшут, – в задумчивости произнесла Афинская. – Вчера их там не было. И сколько их в городе по твоим подсчетам?
  • Около тысячи…
  • Как всегда преувеличиваешь.
  • Нисколько, – и Яхтсмен привел ей свои выкладки и расчеты, предупредив, что не занимался контрольными «замерами» в ее, центральной, епархии.

Она внимательно, не перебивая, слушала его и, когда он закончил, сказала:

  • Значит, Пашенька, их не тысяча, а гораздо больше. Мои люди видели монахинь на крупных станциях электропоездов. Они шастали группами человек по десять-пятнадцать, видимо, опасались, как бы твои бомжи не устроили им головомойку. Но твои ребята заливались портвейном, и им было не до монахинь.

Теперь насчет портвейна Яхтсмен все понял и тут же перебил Афинскую:

  • Не жалко было?
  • Чего? – не поняла Афинская неожиданного вопроса Яхтсмена.
  • Денег на портвейн для спаивания рабочего класса?

Он услышал, как залилась веселым смехом Афинская. Подождал, когда закончится этот приступ, но, не дождавшись, и сам захохотал: ну, баба, до чего додумалась – всю его рабочую команду споила.

  • Это, Паша, тактика. Ты уж не обижайся. Мы же их не убивали, с мест не выгоняли. Мы как истинные друзья только угощали.
  • Ладно, – согласился Яхтсмен, – здесь ты мне нос утерла. Но это не беда. С монахинями что делать будем?

Яхтсмен почувствовал, как Афинская задумалась:

  • Знаешь, Паша, мне кажется, паниковать здесь не надо. Твои ребята их сегодня изрядно напугали. И мне думается, что через день-два они исчезнут. Но что бы я сделала на твоем месте, так разослала бы мальчиков, чтобы они проследили цепочку и узнали, кому в конечном итоге поступают деньги. А я, со своей стороны, постараюсь то же самое сделать в Центре. И если мы хотим выйти на режиссера, то действовать надо немедленно. Он, этот человек, не может не понимать, что если мы уже обнаружили в действии его план, то, невзирая на то, что находимся по разные стороны баррикад, можем объединиться и круто наехать на него. И тогда ему несдобровать. Значит, завтра-послезавтра он начнет свертывать свой проект. Гложет меня сомнение – как бы это кто-нибудь из наших не был. У тебя есть люди такого ума?
  • Откуда? – хмыкнул Яхтсмен.
  • Вот я думала, что и у меня таковых нет. А теперь однозначно сказать не смогу. Но в одном я уверена, что через месяц-другой постановщик монашеского спектакля вылезет с какой-нибудь другой идеей. Но непременно близкой нам по духу, если, конечно, мы его не раскроем.
  • Завтра мои ребятки затащат пару монахинь в подвал, потешатся с ними, и они расколются полностью, – сказал Яхтсмен, зная, что Афинская была ярой противницей каких-либо насильственных методов.

Но, к его удивлению, она промолчала, никак не среагировав на его предложение. Только добавила:

  • Наемницы могут ничего не знать. Вот если бы выловить сборщика или какого-нибудь цыганенка, к примеру внучка таборного атамана, – эти могли бы сказать что-нибудь…
  • Постараемся.
  • Ну, тогда, Паша, я поехала спать. Устала очень сегодня.
  • Может быть, мне к тебе подъехать?
  • Завтра, – отрезала она и положила трубку.

Оглавление