Оглавление

ГЛАВА 6. ЮРАЙТ

Кнорус остановил машину рядом с подъездом дома, где снимал квартиру Юрайт.

• Мне утром на объект? – спросил Юрайт.
• Сначала зайдешь к Афинской, а она уже скажет, на какой объект тебе потом придется идти, – с нескрываемым презрением ответил Кнорус и, не дожидаясь, когда Юрайт закроет заднюю дверь, рванул с места.

Если бы Юрайта поставили перед выбором – снова оказаться там, в таджикской долине, где они попали под минометный обстрел, или же быть похищенным и упрятанным в застенки Яхтсмена, он десять раз подряд выбирал бы первое.

Нет, его мучили вовсе не побои и зуботычины, которые регулярно на протяжении пяти суток отвешивали ребятки Яхтсмена. Его угнетало то унижение, с каким к его персоне подходили все сотрудники конкурирующей фирмы. Он, конечно, понимал, что Яхтсмен – это не Афинская, и что в этой «конторе» буквально к каждому нищему относятся даже не с презрением, а с отвращением, хотя именно бомжи, какими бы они ни были униженными, поили и кормили быков Яхтсмена и самого хозяина.

Так вот, на Юрайте как на нищем и тем более нищем из вражеского клана отыгрались сполна. Разве что не опустили, да из параши жрать не заставили.

Когда его вывели в холл, и он увидел Кноруса, то облегченно вздохнул. Но в машине по дороге домой ему пришлось получить от Кноруса и его братков еще одну порцию унижения. Когда он начал благодарить за освобождение, ему в трех словах дали понять, что выручали они далеко не Юрайта-человека, а рабочего-нищего, которых в конторе очень много.

И только когда они уже подъезжали к дому, и Кнорус поинтересовался их отношениями с Агатой, Юрайт понял, на чем основываются нелюбовь и недовольство Кноруса. Оказывается, он его ревнует. Ревнует крепко. К Агате. Девочке-скрипачке.

Юрайт не стал, да уже и не было времени объяснять Кнорусу, что никаких чувств, кроме дружеских, он к Агате не испытывает. Да и не поверил бы Кнорус. Информация, которой накачивала его Ассоль, для него была более достоверной.

Юрайт понимал, что своим освобождением из застенков он прежде всего обязан госпоже Афинской, которая уважала его, рядового линейного нищего, за профессионализм и изобретательность. Но будь на ее месте Кнорус, то он палец о палец бы не ударил, чтобы что-то сделать не только для Юрайта, а вообще для какого-нибудь нищего из штата госпожи Афинской. По своим взглядам на нищенский бизнес, по своему отношению к рабочей силе Кнорус практически ничем не отличался от Яхтсмена. Разве что поумнее да похитрее был в делах.

Впрочем, для одного нищего он сделал бы многое. Это была Агата. Правда, Агата играла все-таки не роль нищенки в огромном коллективе Афинской, а всего лишь роль музыканта, защищенного «крышей» и покровительством Афинской. Перед Агатой, если бы она того захотела, Кнорус ползал бы на коленях.

Но сама Агата в своих душевных беседах с Юрайтом не однажды жаловалась, что на прямолинейные ухаживания Кноруса она не может ничем, кроме раздражения, ответить.

• Юрайт, – спросила она, когда они сидели в «Макдональдсе» после работы, – почему ты за мной не ухаживаешь? Я тебе не нравлюсь, Юрайт? Или ты Кноруса боишься?
• Кноруса боюсь, – постарался уйти от щекотливой темы Юрайт.
• Не верю, что боишься, – отодвинула она от себя вазочку с мороженым и уже с грустью произнесла: – Я тебя понимаю – сердцу не прикажешь…

Юрайт решил обратить разговор в шутку и, рассмеявшись, встал со стула, растянул пальцами галифе:

• Агата, миленькая, ну как я могу ухаживать за тобой в таком виде? Ты только погляди на меня – сапоги, бушлат без погон, шапка без кокарды. Бомжара, и только! Даже удивляюсь, как ты со мной рядом-то ходить не стыдишься!
• Я такая же, – серьезно сказала она. – Такой же, как и ты, человек, разыгрывающий роль нищего.
• Ты скрипку в футляр спрятала, очки и платок сняла – и обыкновенный человек. Студентка. К тому же с музыкальным образованием. Интеллигент. А у меня, кроме десяти классов школы, армии, да нищенского университета, за душой – ничего.
• Но ты же собираешься в театральный?
• Собираться-то собираюсь, но кто меня туда примет? Знаешь, есть хороший анекдот на эту тему. Маленький Вовочка скачет на палочке, играя в военного. Словом, как и я играю военного. Ну, так вот, подбегает к дедушке-генералу и говорит: «Деда, а я стану военным?» Старик в ответ удивляется: «Конечно, станешь». Вовочка опять по комнатам скачет и через минуту опять к деду заворачивает: «Деда, а генералом стану?» Старик еще больше удивляется: «Станешь и генералом, внучек», берет газету и начинает читать. Но через пять минут Вовочка на своей палочке-лошадке опять около деда: «Дед, ну а маршалом я стану?» Тут старый генерал закрывает газету и серьезно говорит внуку: «А вот маршалом, внучок, тебе быть не грозит». Вовочка удивляется – это почему же? А старый генерал отвечает, мол, у маршалов свои внуки есть.

Агата вымученно засмеялась:

• А знаешь, Юрайт, мне с тобой не стыдно, даже когда ты в «актерской» форме. Потому что с тобой весело и хорошо.
• У меня другой-то и нет, Агата, – решил совсем уж прибедниться Юрайт.
• Врешь ты все, Юрайт. Видела я тебя однажды на Ленинских горах. В джинсиках, курточке. И не один.

Она сказала это с таким упреком и сожалением, что ему чуть ли не до слез стало жалко скрипачку. Он, конечно, не дурак и догадывался, что Агата в любой момент готова откликнуться на его чувства. Но чувств, кроме обыкновенных, дружеских, у него к ней никаких не было. Иногда он сам себя спрашивал, хотел бы он провести с ней время как с женщиной. Ведь пользовался же он услугами проституток, которые по его вечерним сменам работали над ним, около гостиницы «Москва». Если уж ему сильно хотелось женщину, он после смены поднимался наверх, обращался к знакомому сутенеру, и тот ему устраивал девочку на ночь со скидкой пятьдесят процентов. Все они, подпольные и ночные люди на Мырле, были повязаны одной веревочкой. Да и Юрайт, как-то спрятал от облавы этого сутенера в дежурной подсобке, что в переходе метро.

Но Агату он не пожелал бы даже как женщину. Слишком хорошим другом она была для него во всей этой нищенской компании.

• Ты, не обижайся, Агата, – ответил он, снова уходя от прямого ответа, – но ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что Афинская не приветствует никаких амурных…
• Плевать мне на Афинскую. Я человек независимый и свободный. И не называй меня больше Агатой, у меня есть имя!

Он видел, что с девчонкой начиналась истерика и, как мог, постарался ее утешить:

• Успокойся, Ага…, извини, Иришка.

Но она уже вскочила со стула и неслась к выходу из кафе.

Юрайт думал, что на этом их дружба с откровениями и разговорами обо всем, их прогулки по переулкам и улочкам центра Москвы прекратятся. Но через неделю Агата сама подошла к нему и как ни в чем не бывало попросила:

• Прогуляемся сегодня по арбатским улочкам.

Юрайт не возражал. За ту неделю на душе скопилось немало отрицательных эмоций, а с Агатой было всегда легко разговаривать на любые темы.

Они шлялись по арбатским переулкам, пили кефир из пакетов и ели горячие булки. И говорили, говорили, как будто не виделись несколько лет. Видимо, она хотела заговорить свою вину за истерику в кафе, а он загладить свое дурацкое холодное отношение к ней в тот день.

Они болтали без умолку. О Москве, о выборах в государственную Думу, о его предстоящем поступлении в Щукинское, мимо которого они как раз проходили, об Афинской и ее политике и, конечно, о тех, кто награждает их за нищенское ремесло последней тысячей из кошелька.

• Ты, знаешь, я заметил, что те, кто богат, даже не смотрят в сторону нищих. Они боятся смотреть на нас, как бы ограждают и застраховывают себя и свои чувства от каких-либо даже маленьких потрясений. А если такой нувориш встречается со мной глазами, то я замечаю в них огорчение не за бедную Россию, а за то, что он по какой-то случайности спустился в метро. А в основном ведь мы трясем рабочий класс и пенсионеров, тех, кто сам за три дня до получки вынужден занимать деньги у друзей и соседей.
• У каждого своя работа, Юрайт. Я иногда думаю, что если бы не было нищих, то сердца людей давно бы уже очерствели. В людях просыпается жалость, когда они видят нищих и думают, что их бедственное положение ничто по сравнению, к примеру, с твоими бедами – инвалидностью, безденежьем, унижением перед ними. Да и я ведь не виновата, что народ не ходит на концерты. Тем более уверена – им не перестала нравиться скрипичная музыка. Просто раньше они шли к нам, теперь – мы к ним. И они, как и в прежние времена, платят. Понемножку, за кусочек концерта.
• Так ты, Агата, играешь, даешь людям наслаждение. И этим зарабатываешь. А я? А-то выклянчиваю!

Она улыбнулась:

• Я не раз издалека смотрела, как ты выклянчиваешь. Это же спектакль, жуткая драма! Слушай, Юрайт, мне кажется, что если ты сыграешь нищего на вступительных экзаменах, тебя сразу на третий курс примут.
• Смеешься…
• Нет, действительно, Юрайт, ты же прирожденный актер. Я верю, что ты поступишь. Понимаешь, если бы люди почувствовали в твоих монологах про Чечню и Таджикистан какую-то фальшь – они бы подальше обходили тебя стороной, а отслужившие и повоевавшие еще бы и расправу устроили. Но тебя жалеют… Я слышала, что ты в переходе не только партию бойцов играешь?
• Было дело – исполнял роль уволенного с завода «зиловца».
• Кого? – расхохоталась она, догадавшись, о какой профессии идет речь.

– «Зиловца» – рабочего, которого уволили за организацию голодной забастовки на Автомобильном заводе имени Лихачева. Эту роль я исполнял, когда настоящим «зиловцам» целый год зарплату не платили, и я разыгрывал жертву-рабочего в переходе.

• Афинская научила?
• Нет, самого понесло. Как-то все утро исполнял роль почиканного чеченцами командира минометного взвода. А тогда по всей Москве протесты за прекращение войны проходили. Рабочий люд баламутил, дескать, их зарплата шла на поддержание военных действий. Я сходил к тете Поле, дежурной по станции, попросил у нее рабочую спецовку, затем переодел галифе и бушлат и вернулся на свое рабочее место. Сел к стене, повесил на шею картонку «Я рабочий ЗИЛа. Мне после голодовки нужно восстановить силы, но администрация завода уволила меня, не заплатив ни копейки». Мимо меня проходили такие же рабочие и служащие, давно не получавшие денег, но почти у каждого находилась мелкая банкнота для меня.

Агата расхохоталась:

• Тебе фантазии не занимать.
• После смены эти же слова мне говорила и Афинская. Но в тот день мне впервые стало стыдно за свою профессию.
• Не комплексуй, – сказала Агата, когда они расставались около метро «Смоленская».

Юрайт помнил, как в тот день, в арбатских переулках их накрыл сильнейший, словно тропический ливень. Они забежали в какой-то подъезд, но были уже до нитки мокрые. Она дрожала. Он снял свой офицерский китель без погон и накинул его на плечи Агаты. Но она стучала зубами и говорила, что все

авно не может согреться и затем, крепко обняв Юрайта руками за талию, прижалась всем телом к его груди. Сказать, что ему было приятно, значит, сказать неправду. Но и отстранить ее от себя у него тоже не было желания. Ему было никак. Ему было так, как замерзшим в палатке солдатам, которые вынуждены укладываться на ночлег при двадцатиградусном морозе в горах. Ему было просто тепло. И они стояли в сыром московском подъезде, плотно прижавшись друг к другу, и ждали окончания ливня.

… Юрайт поднимался по лестнице к себе в квартиру. Он знал, что обо всех его прогулках с Агатой Кнорусу докладывала эта сука – Ассоль. Эта мнимая старуха, опершись на клюку, фиксировала их словно фотоаппарат и потом в деталях пересказывала Кнорусу, как Агата держала его под руку. Как он нес ее скрипку. Как они, веселясь, бежали к станции или чем-то расстроенные шли к эскалатору.

Ассоль ненавидела удачливого Юрайта и, разглядев в Кнорусе еще одного ухажера Агаты, доводила его ревнивое воображение до безумия, расписывая ему в красках в общем-то товарищеские отношения Агаты и Юрайта.

Юрайт открыл замок своей квартиры, тяжело опустился в прихожей на тумбочку для обуви и с трудом стянул сапоги. Тут же в прихожей он разделся, бросил в угол все тряпье и пошел в ванную. Ему хотелось смыть весь позор и унижение, которым его подвергали в эти дни. Он сидел в ванне, направив душ на голову, и ждал, пока горячая вода обнимет все его тело. Ему хотелось есть, но теперь он, согревшись, не хотел вылезать наружу.

А после он лежал на кровати и смотрел на телефон. Он знал, что его звонка ждет Инка. И ждет уже несколько суток. А может быть, и не ждет вовсе, решив, что их отношения – всего лишь легкое курортное увлечение.

За окном смеркалось, а он неподвижно лежал на диване, не предпринимая попыток ни уснуть, ни подняться, ни дозвониться до Инки.

С Инкой он познакомился в Ялте. Юрайт только приехал по заданию Афинской отдохнуть и как можно больше набрать южного загара, который был необходим для изображения таджикских военных ролей. Инке же оставалось три дня до отлета в Москву.

Познакомились они в магазине, где Юрайт купил последнюю бутылку минеральной воды и услышал из-за плеча ироничную фразу: «Вот так напилась водички, вот так утолила жажду». Он обернулся и увидел за собой девчонку в короткой-прекороткой юбке и с короткой стрижкой почти под мальчишку. Ее курносый носик морщился, а голубые глаза стреляли по полкам бакалейного отдела в надежде обнаружить еще одну бутылочку боржоми.

• А больше нет? – спросила она, прекрасно зная, что эта бутылка была последней.
• Я же всех уже предупреждала… – меланхолично и не глядя на девчонку ответила продавщица.

Юрайт как истинный джентльмен тут же предложил девчонке разделить содержимое его бутылки поровну. Они вышли из магазина, и он брелоком от ключей мгновенно поддел пробку. Пузырьки свежего боржоми выпрыгивали из горлышка. Юрайт протянул открытую бутылку незнакомке:

• Юрайт, – представился он.
• Да, нет – боржоми, – ответила она взяв бутылку в руки, всматриваясь в этикетку.
• Да, – сказал Юрайт и ткнул пальцем в бутылку: – Это боржоми, а меня зовут Юрайт.

Она звонко рассмеялась, наконец поняв кого и как зовут, пальчиком поправила короткий завиток на виске, как будто он мешал ей жить, сделала маленький глоток и ответила:

• Очень приятно. Инна.

И протянула бутылку обратно. Но Юрайт положил на грудь руки крестом:

• Пока дама не напьется…

Они гуляли по молу, уходящему далеко в бухту. Время приближалось к девяти часам вечера, и Юрайт украдкой посматривал на часы. Ему еще нужно было добраться до Фороса. Ведь он именно там договорился снять однокомнатную квартиру, а в Ялте остановился, чтобы мимоходом осмотреть этот курортный городок.

• Ты спешишь? – наконец заметила Инка, когда Юрайт в очередной раз посмотрел на часы.

И он сказал откровенно:

• Я ведь, Инна, в Форосе остановился. Живу почти рядом с дачей, на которой отдыхал Горбачев, когда начался путч в Москве.
• Ой, как интересно! А я так и не побывала там. Все дни отпуска шаталась по Ялте, съездила в Симферополь.
• Ну тогда поехали, – без всякой надежды на согласие предложил Юрайт, – а завтра осмотришь и дачу, и Форос. А послезавтра съездим на экскурсию в Севастополь.

И, к его удивлению, она, не раздумывая, согласилась. Только спросила:

• А жить-то где будем?
• Я снимаю квартиру. Правда, однокомнатную. Вот надо успеть до полуночи, чтобы забрать ключи у хозяйки.
• Один? Едем. Давай, только в мой дом отдыха за сумкой с вещами забежим.

Через три часа они были уже в квартире Юрайта и пили сухое вино. Еще через час лежали в одной постели.

Инка была девушкой без комплексов. И утром, заметив оценивающий взгляд Юрайта, без всяких путаных объяснений сказала:

• Ты мне сразу понравился. Отпив глоток минералки, которой ты меня угостил, я почувствовала, что мне с тобой хорошо. И теперь ты мне очень нравишься. Так в честь чего, скажи мне, я должна разыгрывать из себя недотрогу? Если надоела, не стесняйся, скажи. Я возьму вещи и уеду. Никаких обид.

Она присела перед кроватью, где он лежал, на корточки и заглянула ему в глаза:

• Помнишь, как в песне – я хочу быть с тобой. Я так хочу быть с тобой…
• … и я буду с тобой, – продолжил Юрайт, обнял ее и привлек к себе.

В Москву они вернулись в одном поезде, и она опоздала к началу занятий ровно на одну неделю.

… Юрайт пролежал почти два часа, не меняя положения. И из транса его вывел телефонный звонок.

• Юрайт? Как себя чувствуешь? Это Афинская.
• Нормально, Татьяна Сергеевна, – сказал он и добавил: – Я чувствую себя так, как будто меня пять дней подряд заставляли приседать в бассейне, который наполнен дерьмом. И теперь мне кажется, что я не смогу больше выйти на работу.
• Брось, Юрайт, если бы я комплексовала и бросала работу после каждой встречи с разным дерьмом, то меня бы ни на что не осталось. А те, кто вымарывает, – только бы радовались. Надо доказать, что ты – сильнее обстоятельств.
• Кому доказать?
• Прежде всего самому себе.

Он помолчал, потом нехотя произнес в трубку:

• Хорошо. Я постараюсь.
• Небось всю рожу тебе изуродовали? – спросила она, как всегда отбросив все тонкости и приличия.
• Да нет. Они больше старались мои почки напрягать.
• Ну потерпи, солдат. Будет и на нашей улице праздник.
• Да я вообще-то не обливаю подушку слезами.
• Ну вот и хорошо, мой герой. Ты завтра поутру ко мне загляни, есть деловое предложение.
• Мне Кнорус передавал ваше приказание.
• Ладно, оставь официальный тон. Между прочим, некого, кроме себя, винить в том, что тебя, как дурачка, обвели вокруг пальца и взяли в плен.
• Я понимаю.
• Чего ж ты тогда на всех слюной брызгаешь
?
• Больше не буду. А вам спасибо за заботу, Татьяна Сергеевна.
• Ладно, я чувствую, что с тобой сейчас трудно разговаривать. Подходи завтра.

В трубке послышались короткие гудки. Юрайт опять откинулся на подушку и уставился в темный потолок. Но забыться ему не дал новый звонок. На этот раз звонили в дверь. «Ну, вот, – подумал он, – Кнорус собственной персоной и скорее всего с одним из своих быков явился, чтобы поучить еще разок уму-разуму за Агату». Ведь кроме него, Кноруса, и самой Афинской, никто не знал адреса этой квартиры. Ну, разве что еще с пяток проституток, которых он притаскивал сюда поздними вечерами.

Он встал с кровати и прежде, чем открыть дверь, вытащил из шкафа резиновую дубинку, которую ему по дружбе презентовал Чвох. У него мелькнула мысль о том, чтобы не выдавать своего присутствия в квартире. Но если в дверь звонил Кнорус, то глупо было бы скрываться. Да Юрайт и сам не хотел показывать этому самодовольному прохиндею, что он его боится. Он поставил дубинку около двери и прежде, чем открыть замок, как всегда спросил:

• Кто там?
• А ну-ка, открывай, обманщик и развратник, – раздался за дверью знакомый голос.

Он тут же щелкнул замком, и с порога ему на шею прыгнула Инка.

• Обманщик, развратник, не позвонил… не позвонил…
• Инка, милый ребенок! Я так хочу быть с тобой…

Он и забыл, что в поезде собственной рукой вписал в ее записную книжку свой телефон и домашний адрес.

Оглавление