|
|
Сергей Романов
Член Союза российских писателей
|
|
|
Художественная литература
Нищие
|
Оглавление
ГЛАВА 7. БУРДАКОВ
К 17. 00, как и приказывал майор Бурдаков, к нему в кабинет вошел усатый молодой лейтенант и положил на стол справку – отпечатанный на принтере с компьютера текст. Пока Бурдаков пробегал глазами по строкам, лейтенант молча стоял около стола. Но когда начальник принялся за последнюю страницу, лейтенант, словно рассчитав, когда он закончит, без приглашения к разговору пояснил:
- Месяц назад, товарищ майор, мы серьезно изучили вопрос по нищенству. Но, честно признаться, в области профилактики ничего не удалось сделать. Сами знаете, что киллеров сегодня больше, чем нищих в городе.
- Да-да, – отрешенно согласился Бурдаков, глядя в одну точку и обдумывая прочитанное.
По оценкам сотрудников Института социально-экономических проблем народонаселения, которому пару месяцев назад МВД заказало комплекс исследований, в России насчитывалось около пяти миллионов бомжей.
Бурдаков прикинул в уме, выходило, что больше трех процентов россиян не имели крыши над головой. В Москве же насчитывалось в зависимости от сезона от 60 до 150 тысяч бродяг. И каждый десятый занимался профессиональным нищенством.
Ему показалось, что ученые где-то ошиблись в своих расчетах, потому что попрошаек должно быть гораздо больше. Но он понимал, что не прав, и нет оснований не доверять ученым, потому как эффект массовости достигается тем, что эти самые попрошайки всегда на виду, всегда в самых людных местах.
Далее в справке шло разграничение нищих по внутренним группам. Но Бурдаков отлично знал и без выводов ученых, что нищий нищему рознь. Он с презрением относился к так называемым самостоятельно опустившимся людям – бомжам. Бомжи были проблемой не только в его округе, но и во всей столице, в которую они ежедневно подтягивались со всех концов страны, ехали из бывших советских республик. Порой вокзалы принимали до пяти тысяч бомжей в день, которые тут же рассасывались в поисках крыши и пищи по столичным очкурам и загашникам. От 60 до 70 процентов этого опасного контингента уже успели вкусить радости тюремной жизни. Конечно, большинство непрошеных гостей милиционеры сразу же отлавливали и отправляли туда, откуда они приехали. Но остальным удавалось просочиться через милицейский кордон и осесть в столице. И через некоторое время все эта чумазая, распухшая и нездоровая братия выползала в народ демонстрировать свою убогость и запущенность. Голодные и замерзшие, они просили на водку, пиво, сигареты, хлеб и не отказывались от натуральных подаяний. Увеличивалась и преступность. Потому что многие заезжие, дабы удовлетворить голод, могли вырвать сумку с едой у женщины или ребенка. Иные прибегали и к насилию. Именно для них, бомжей, оно было оправдано, потому что на другой чаше весов находилась его никому не нежная жизнь. Для него, отрешенного от общества, наказание за преступление было ничуть не страшнее того, что ждало его впереди – сырой ли подвал, милицейская камера или городская свалка.
Бурдаков был наслышан о таких и понимал, что потерявший всякую надежду вернуться к нормальной жизни, такой бомж может безжалостно в темном переулке вырвать с мясом у девушки серьгу из уха, потому что перед его глазами находится не человек, а всего лишь вещь, которую можно будет обменять на еду и выпивку.
Правда, Бурдакову приходилось слышать от участковых и о новом классе появившихся в Москве бомжей, которые, выпросив на водку и курево, не покупают ни того ни другого, а откладывают деньги. И если кто-либо из москвичей, сжалившись, самолично покупает им спиртное или сигареты, то подношение за самую умеренную цену тут же перепродается настоящим бомжам, а деньги опять же откладываются в тайники нищенской одежды.
После нескольких рассказов о данной категории бомжей Бурдакову стало понятно, что кто-то очень умело разыгрывает «бомжевой» спектакль для сбора денег с населения.
Ученые делили всех бомжей на две категории. В первую входили люди, оказавшиеся без крыши над головой из-за сложившихся обстоятельств, – беженцы и иммигранты, потерявшие кров и оставшиеся без средств в результате рыночных реформ. Во вторую были включены бездомные, для которых бродяжничество стало образом жизни, и романтики.
Конечно, у Бурдакова больше всего сердце болело за первую категорию людей, оказавшихся на улице, и которые просто вынуждены были просить милостыню. Но таких с каждым годом было все меньше и меньше. Нет, людей с протянутой рукой не стало меньше. Стало меньше тех, для кого попрошайничество было временным этапом. Все больше улицы занимали те, кто выходил на паперть как на работу.
Он также знал, что многие из прибывших в Москву просить защиты не имели юридического основания для получения статуса беженца. Но люди бросали свои дома в братских республиках вовсе не из-за романтических соображений и тяги к путешествиям, они прежде всего предвосхищали возможные региональные и военные катаклизмы. Они бросали свои дома, надеясь на помощь российского руководства, но никакой помощи не получали. Теперь и обратной дороги не было, и на своей исторической родине им приходилось не- сладко. Небольшие деньги, с которыми они прибывали в Россию, как правило, быстро заканчивались, на работу устроиться они не могли. Оставалось протягивать руку. Но они еще не умели по-настоящему просить подаяние, тем более что нищие-профессионалы выгоняли их с «блатных» мест, которые могли обеспечить им хоть какое-то пропитание и кров над головой.
Залетных нищих, или, как еще их называли, чушпанов, московские профессионалы карали нещадно. Первый раз предупреждали и выгоняли с места. Но стоило не послушаться и снова положить кепку для сбора милостыни, как следовало возмездие.
Бурдаков был наслышан о таких конфликтах и понимал, что мир бомжей лишь с натяжкой можно назвать человеческим. Однажды разборки с поножовщиной произошли на территории бывшей ВДНХ, где схлестнулись московские попрошайки с залетными рязанскими коллегами. Тогда досталось и тем и другим. Три трупа неизвестных личностей пришлось вывезти с места побоища в морг. И что больше всего поразило Бурдакова: на месте не обнаружили ни одного раненого – товарищей по ремеслу с поля боя утащили соратники. Не хотели оставлять свидетелей. Но этот факт не говорил о том, что в волчьей, стайной солидарности между изгоями общества нет и не может быть друзей. За место под солнцем они сражались до последнего дыхания всеми доступными способами. Конкурент являлся не собратом по несчастью, а самым настоящим врагом. Поэтому Бурдаков, узнав о схватке на бывшей выставке, нисколько не удивился: убитые ли конкурентами или товарищами, замерзшие ли в подвале – привычный персонаж криминальных сводок.
Кстати, столичные попрошайки все-таки выкинули самозванцев со своей территории.
Но многие приезжие беженцы хоть немного, но были подкованы юридически и экономически, знали кое-какие законы и могли получать какое-то время ночлег и корку хлеба.
Бурдаков сам был свидетелем того, когда опрятно одетые нищие в поисках съестного ходили по магазинам, колхозным рынкам, оптовкам и просили у продавцов кусок сыра или колбасы, якобы для пробы. Он лишь удивлялся: предприимчивые нищие действовали согласно законодательству. Ведь документ с довольно скупым названием «Правила продажи отдельных видов продовольственных товаров» указывал на то, что по просьбе покупателя продавец обязан нарезать такие гастрономические товары, как сыр, ветчина, колбаса, рыба, а также давать на пробу малоизвестный покупателям продукт. Бомж делал вид, что прежде, чем купить ту или иную колбасу, он хотел бы попробовать кусочек. Но когда кусок съедался, на лице нищего отражалось недовольство, и, если продавец не предлагал попробовать кусочек другого сорта, нищий делал брезгливое лицо и отходил от прилавка.
Была и еще одна группа нищих, о которой в своей справке сообщали ученые в области проблем народонаселения. К ней они относили людей, попавших на дно в силу разнообразных обстоятельств и ставших жертвами слабости своего государства, у которого не было денег на лечение, содержание под крышей нетрудоспособного населения – инвалидов, стариков, детей-сирот.
Но из этих-то редко кто околачивался на столичных улицах с протянутой рукой. Большинство обустраивали свой быт на городских свалках, выискивая в кучах мусора одежду и пропитание.
Бурдакову не раз приходилось выезжать в эти антисанитарные места, где они, милиционеры, вместе с врачами-эпидемиологами отлавливали на кучах мусора людей-призраков, чтобы отправить на санитарную обработку в приемник-распределитель. Изучив тамошнюю публику, Бурдаков знал, что из нескольких сотен постоянных обитателей одной из московских свалок лишь полдюжины – «дипломированные» бомжи. Они и живут прямо на свалке в заброшенных сараях, на зиму роют землянки, устанавливают в них печки-буржуйки. Но до посещения свалки даже такой опытный следователь-оперативник, как Бурдаков, никогда бы не подумал, что идущий среди гор мусора мужчина в ондатровой шапке и далеко не старой дубленке несколько минут назад рылся в отходах. Они остановили его, проверить документы и содержимое сумки – искали трупик ребенка, выброшенный родителями в контейнер. А сумка была наполнена старой «рабочей» одеждой, в которой он ковырялся, добывая вывезенные из ресторанов и баз хранения продукты с истекшими сроками потребления.
Несколько дней они, как бомжи, рылись в кучах мусора, вместе с ними разгребали грязь немощные старики, чумазые ребятишки. Много интересного им порассказали работники отходного производства. Они познакомились с представителями соседних республик и областей, которые регулярно наведывались на московскую ЦУМ – центральную универсальную мусоросвалку – подхарчиться.
Ему вдруг вспомнились мокрые глаза старухи, которая в окружении работников милиции причитала:
- Да здесь я живу, в соседней деревне. Пятнадцать минут на автобусе. За что меня в распределитель? На пенсию вышла, а дома делать нечего, кроме как зубы на полку положить. Да и тех нет…
Бурдаков обратил тогда внимание на бабкину сумку, из которой виднелись вздутые банки консервов, рыбьи головы, говяжьи мослы. Перехватив его взгляд, старуха смутилась и попробовала оправдаться:
- Это я своим кошке и собачке набрала.
Но Бурдаков догадался, что ни кошки ни собаки у старухи, скорее всего, и не было. Просто мизерные пенсии, которые получали его мать и все люди в деревнях, не позволяли протянуть и полмесяца. И если дети отказывались брать своих стариков на содержание, то последние или просили милостыню, или вынуждены были прибегать к услугам свалок.
Конечно, он распорядился, чтобы ту бабку отпустили. А когда получил зарплату, то тут же побежал на почту и ровно половину отослал матери в деревню. Та старуха со свалки напомнила ему, кому он обязан своим рождением, и какое этот, самый дорогой человек, может влачить существование.
Но вместе с отпетыми бомжами кто-то из милиционеров засунул в автобус средних лет женщину, которая на протяжении всего пути крепко держала за руку девочку-подростка. Бурдаков заметил их, когда они уже подъехали к отделению.
- А вы там что делали?
- Мы туда часто приезжаем, – честно созналась мамаша, – вот мешок корма для свиней собрали, хлеб для кур. А где взять и на что купить комбикорм? А в прошлый раз дочка нашла приличные туфельки…
- А как к этому относится муж? – только и нашел что спросить Бурдаков.
- Как-как. Никак, – неподдельно изумилась женщина дурацкому вопросу. – Он сам вчера с нами был, хлеб для птицы собирал.
Бурдаков уже не понаслышке, а на личном опыте смог убедиться в неписаных правилах, которые существовали на свалках. Не раз к ним подходили люди-призраки, чтобы выдворить чужаков за пределы своего хозяйства, но, убедившись, что мусорные кучи по какой-то своей надобности разрывали милиционеры, они отходили. А Бурдаков делал свои наблюдения и на другой день уже спокойно угадывал в обитателях касту, к которой они принадлежали на этом свалочном изобилии. Те, кто проживал за чертой свалки, ездили к отбросам к о ределенному времени. Стоило опоздать – и они уже оставались ни с чем. Потому как есть на свалках и начало и конец рабочего дня, обеденный перерыв, выходные и праздники. У всех обитателей, как приезжих, так и местных, строго распределены обязанности. Кто приходит на свалку со стороны, могли, как та женщина с девочкой-подростком, собирать только пищевые отходы. Местная братия имела право на доски для дачных участков, срубы, тряпки, бутылки; в мусоре из посольств могли копаться только сотрудники обслуживающего персонала свалки. И никто и никогда не мог посягнуть на их «компетенцию», потому как это жестоко каралось. «Посторонние» же, когда попадалась бутылка или какое-нибудь тряпье, аккуратно отбрасывали это добро в сторону, продолжая нанизывать на крюки заплесневевший черный хлеб и недоеденные булки.
Лишь на третий день они нашли тогда то, что искали. Ребенок, выброшенный спившимися мамашей и папашей и мешавший им побираться, был завернут в полиэтиленовый пакет.
Бурдаков тяжело вздохнул, пытаясь освободиться от душераздирающих воспоминаний, и отодвинул от себя краткую справку ученых Института народонаселения. Он понимал, что доклад был далеко не полным. И, конечно же, исследования в области нищенства и бомжевания, требовали дополнительного финансирования. Но ни государственным структурам, ни тем более милиции, еле-еле сводившей концы с концами, платить за такие исследования было совершенно нечем. А потому приходилось уповать на интуицию и самообразование работников органов правопорядка. Хотя даже дурак мог догадаться, что проблема профессионального попрошайничества выходит из-под контроля. Бурдаков попробовал утешить себя тем, что и в других, более цивилизованных странах нищенство тоже не было побеждено властями.
Он поблагодарил лейтенанта и, когда тот покинул кабинет, откинулся в кресле и закрыл глаза. «Черт побери, – подумал он, – бросить бы все, да смотаться куда-нибудь на берег Средиземного моря. Спрятаться от всех этих убийц, грабителей, бомжей где-нибудь в Испании или Италии».
Он вспомнил своей первый выезд за границу. Случилось так, что они «пасли» нувориша-банкира, который с деньгами вкладчиков удрал в Барселону. С помощью местной полиции мошенника быстро вычислили и без всякого шума взяли. С наличными деньгами. Группа с преступником улетела сразу в Москву, а ему разрешили на неделю задержаться и отдохнуть в счет отпуска.
Он вспоминал борселонские улочки и ловил себя на том, что думает о нищих. О нищих с барселонского бульвара Рамблас. Эти аферисты зарабатывали на хлеб тем, что наряжались в костюмы известных литературных персонажей или исторических деятелей, выкрашивали лица бронзовой краской и на протяжении нескольких часов стояли неподвижно, изображая статуи. Бурдаков видел «живых» Колумба и Дон Кихота. Если же кто-то из прохожих бросал монетку к их ногам, то «памятник» быстро нагибался поднимал денежку, прятал в карман и снова до следующего подаяния застывал в исторической позе.
Потом ему часто приходилось выезжать за границу. И по оперативным делам, и по обмену опытом. Он был в Германии и Франции, Италии и Голландии. В итальянском городе Ремени он наткнулся на группу бездомных албанцев, которые приставали к прохожим. В Амстердаме человек-оркестр, отчаянно бил в барабаны, стараясь, чтобы на него обратили внимание. Он видел бомжей в Булонском лесу, спящих под каштанами с бутылками дешевого вина. В Праге на Карловом мосту он насчитал несколько неподвижных инвалидов, просящих милостыню, мастера-кукловода, двух аккордеонистов и одного скрипача. Так чем же нищие России «хуже» нищих в других странах?
Да ничем, успокоил себя Бурдаков. Мало того, иностранцы-нищие едут в Москву на заработки. Уж ему-то было известно, что в столице появилась каста иностранных бомжей. Эти не ютились в мусоропроводах или подъездах домов. Они жили в гостиницах и трижды в день принимали пищу в ресторанных условиях. Благодетелем безработных иностранцев являлся, как ни странно, «Аэрофлот».
Впрочем, служащие авиакомпании были не виноваты в том, что некие пассажиры, следовавшие транзитом через Москву, сбегали со своего рейса. В отделение Бурдакова несколько раз приходили донесения постовых и участковых, что это были жители или Африки, или Юго-Восточной Азии. Некоторые действительно следовали, к примеру, в Северную Европу, но… по фальшивым документам. Вот и приходилось пограничникам ссаживать нарушителей, и вся головная боль за их дальнейшее существование на этой грешной земле ложилась на плечи служащих авиакомпании и работников правоохранительных органов. Путешественники становились персонами нон-грата, а сказать проще – бомжами. Некоторые африканцы умудрялись еще и зарабатывать, снабжая наркотой пассажиров и жителей прилегающих к аэропорту жилых районов.
Милиционеры неоднократно наезжали на пограничников, обвиняя их в том, что они усугубляют криминогенную обстановку в аэропорту. Пограничники лишь разводили руками, показывали международные законодательства и уверяли, что они и так предпринимают все меры, дабы отправить лишних едоков подальше от России. Но если даже не мешает законодательство, не всегда дальнейшей поездки желают непрошеные гости – сбегают прямо с трапа самолета. Иные притворяются тяжелобольными. Вот и приходится погранцам рассовывать «туристов» по разным диспансерам, распределителям и залам ожидания.
Бурдаков вспомнил случай, когда одна сомалийка прожила на нейтральной полосе аэропорта больше пяти месяцев. Она даже научилась сносно говорить по-русски, откликалась на имя Света и была очень довольна трехразовым питанием. Спала в закутке зала ожидания для иностранцев на картонных коробках.
Да что там сомалийка! К российским бомжам как-то присоединился негр с американским паспортом. Русско-американская дружба строилась на общих аналогичных интересах. Будучи безработным, в Америке янки не рисковал промышлять кражами – можно было загреметь в тюрьму. А вот в России он быстро понял, что воровство и попрошайничество здесь нечто вроде традиции. Маугли, как прозвали отечественные бомжи своего нового знакомого, быстро сошелся с местным контингентом, среди которого прославился умением играть в карты и виртуозно материться по-русски. Мелкие мошенничества, кражи на вокзалах и пустующих зимой дачах – американцу пришлось научиться всему этому, чтобы выжить в России. Его неоднократно задерживали сотрудники управления Бурдакова и по его же приказу отпускали. Как и любой человек, плохо владеющий языком, Маугли активно жестикулировал. Многие, повидавшие разных бомжей милиционеры, истолковывали акцент как остаточные явления после излечения немоты. В конце концов зарубежный бомж-актер надоел Бурдакову. На одной из пятиминуток, когда Маугли опять сидел в обезьяннике, руководство управления рассудило, что своих воров и мошенников хватает, собрали и оформили документы и прямо из отделения отправили Маугли на историческую Родину за океан.
- Разрешите, товарищ майор? – на пороге кабинета появился дежурный по управлению лейтенант.
- Заходи, Витя, – по-товарищески сказал майор, закрыл папку с бумагами и от долгого сидения в кресле смачно потянулся.
- Детективы читаете? – кивнул на папку лейтенант.
- Прочитал уже. Вы пишете, а я, видишь ли, внимательно изучаю.
- Я вам детективчик, товарищ майор, покруче принес. С таким сюжетом!
- Герой-то кто ? Случаем не агент 007?
- Бомжи, товарищ майор, бомжи. И, видимо, тот, кто ими управляет…
Оглавление
|
|
|
|
|
|
|
|
|