Назад

НА ПОЛЕ ТАНКИ ГРОХОТАЛИ…

Каждое утро Надя заходила во двор овощного магазинчика, что на Электрозаводской площади, выбирала из груды мусора дощатый ящик из-под соков или компотов и несла его к подземному пешеходному переходу. Она ставила ящик рядом с входом в переход со стороны станции метро, усаживалась на него и протягивала руку. Когда я спешил, дабы не опоздать к восьми часам на работу, Надя уже вовсю трудилась.

Я часто задавался вопросом: сколько ей лет? Но после неудачных попыток в игру «веришь – не веришь» понял: Надя – женщина возраста совершенно неопределенного. И по ее лицу просто невозможно было определить, какому поколению выпала честь ее содержать в своих доблестных рядах: то ли шестидесятников, то ли семидесятников. Правда, сама Надя в порыве редких откровений утверждала, что родилась она во времена славной афганской войны. Впрочем, и я не раз слышал эту байку, когда в очередной раз просаживал гонорар с завсегдатаями Электрозаводской площади и близлежащих дворов.

Место, которое занимала Надя, считалось самым удобным и прибыльным для сбора милостыни. Здесь никогда не иссякал народ. Ни днем, ни вечером. По утрам, дыша перегаром, метро выбрасывало на площадь батальоны пожилого народа, который не смог поменять убеждений, влиться в рыночную экономику, а потому именовался рабочим классом. Пролетариат, позевывая, устремлялся к переходу. Потому что там, в нескольких сотнях метрах на другой стороне размещалось крупнейшее производство – электроламповый завод. Тот самый знаменитый заводище, на котором была впервые выпущена электрическая лампочка, известная под именем «лампочка Ильича».

Так вот, на пути того самого народа, и красовалась на своем ящике Надя. И если старуха, так же просившая подаяния на другом конце перехода, прятала глаза под серым в клетку платком, якобы от стыда, то Надя с усмешкой смотрела в глаза прохожим. Нет, она не клянчила денег, как та старуху, и не благодарила за брошенный в ее подол или ладонь пятак. Она мирно сидела на ящике, и ее опухшее от чрезмерных возлияний и оргий лицо светилось счастьем.

Нужно отлично знать психологию своего народа, чтобы извлекать из этого выгоду. А Надя отлично знала свой народ. Она понимала, что проходящий мимо пролетарий, месяцами не получающий зарплату и каким-то чудом еще влачащий существование, увидев ее, надино, лицо с багровым фингалом под глазом, только мысленно перекрестится и скажет Господу спасибо за то, что сам еще каким-то чудом не оказался на паперти. Оглядев ее, немытую и оборванную, даже самый безденежный подсобный рабочий, выпятит от гордости грудь и бросит ей в ноги последний завалявшийся в кармане пятачок или гривенник, дабы показать свое превосходство и человеческую гордость. А таких гривенников и пятачков к одиннадцати часам утра, когда жизнь Нади вновь казалось немалозначной, набирался полный карман, что вполне хватало на несколько пирожков с картошкой, соленый огурчик, парочку «русских йогуртов», как в народе назывались пластиковые стограммовые стаканчики с водкой, и на оплату аренды.

Именно аренды, потому как место около входа в подземный переход за Надей было закреплено только до одиннадцати. И не секундой больше. Потому что уже за несколько минут до этого смены около Нади в беспокойстве начинал метаться старик с орденскими планками на груди, который терпеть не мог, когда Надя, поддав во время смены, не могла быстро подняться на ноги, и тем самым снижала производительность труда. Не свою, а его, сменщика. Потому что и ему приходилось платить деньги за аренду рабочей точки.

А как только заканчивалась смена, Надя, накупала гостинцев и, словно пава, плыла на задворки музыкального киоска, который не только скрывал точку торгующую разбавленным пивом, но и звуками музыки заглушал гомон и частые споры, которые вели постояльцы музыкальных задворок. Там, за музыкальным киоском ее уже поджидали друзья-соратники по вольной жизни, с которыми Надя щедро делилась своим заработком, съестными и спиртными припасами, а иногда и телом, расплачиваясь тем самым за кров и место под крышей. Вернее под люком. Ведь ночевала Надя в водопроводном коллекторе, пусть не совсем чистом, но достаточно теплом месте.

Ах, какая веселая жизнь после полудня разворачивалась за музыкальным киоском! Ах, какими галантными становились после первых ста граммов ее кавалеры!

– Не хотите ли пивка, Надюша? – протягивали ей банки с разных сторон ухажеры.

Здесь она была уже не попрошайкой-нищенкой, а королевой бала. И разве могла она опуститься ниже городской канализации и позволить себе пить пиво с обыкновенной пол-литровой банки?

– Дайте кружку! – требовала она, и кружка моментально находилась.

Она делала несколько глотков, затем поворачивалась в сторону открытых дверей музыкального киоска, щелкала пальцами и настоятельно требовала:

– Шеф, а ну-ка музычку!

Из проема двери появлялась недовольная красная рожа раскормленного молодого лоточника:

– Что прикажете, мадам, – ехидно спрашивал он.

– На поле танки грохотали…

– Надя, а хочешь я тебе под второй глаз подвешу? – отбросив в сторону весь свой сарказм, зло отвечал молодой торговец.

Надя, сморщившись, оглядывала своих товарищей по питейному делу и изображала на лице брезгливость:

– Вы не знаете, кто это там кашляет? Мы заказывали музычку, а мухи возбухают…

Глаза музыкального лотошника наливались кровью, кулаки сжимались:

– Надя, а я ведь серьезно врежу!

– Руки коротки, сучонок. Таких как ты, я в Афгане из Калашникова, – и Надя запускала в лотошника стаканчиком из-под «йогурта», – Слышь, сучок, добром прошу: поставь «На поле танки грохотали»…

– А вот это видела, – умерял свой пыл лотошник, показывал фигуру из трех пальцев, и, передразнивая Надю, смеялся, – В Афга-а-а-не. Ты хоть знаешь, в какой стороне этот самый Афган находится? Ты ведь дальше Электрозаводской площади нигде и не была!

– Сучонок, салабон! – вскакивая с ящика, еще больше горячилась Надя, – Твои сверстники в Чечне кости бросили, а ты, за сколько косых откупился от армии?

Собутыльники тянули разбушевавшуюся Надю за руку, кто-то совал стакан с водкой.

– Витек, – просили лотошника, – Ну чего тебе стоит, поставь ты ей «на поле танки грохотали»…

– Пусть извинится за салабона, – жуя жвачку, надменно улыбался Витек.

– Да я лучше минет пьяному ежику сделаю, чем у него прощенья буду просить, – шатаясь, отвечала Надя, цепко зажав в руке стакан с водкой.

– Ну, стерва! – снова терял над собой контроль лотошник, – Я вот сейчас ментов-то вызову. Посидишь вечерок в обезьяннике… В конце концов Витек хлопал дверью киоска, а Надя, выпив водку, опускалась на свой ящик и, глядя в землю, начинала выводить: «В Афгане танки грохотали. Солдаты шли в последний бой, а молодого командира несли с пробитой головой…»

– Ему столько лет нет, сколько я наших солдатиков на себе с поля боя вытащила, – размазывала по лицу сопли Надя. Обильные слезы капали в кружку с пивом. – А его, своего лейтенантика, спасти не смогла. Совсем молоденький был.

– Пей, Надя, – обнимал ее сосед в вонючем свитере и драных затертых джинсах, – Все там будем… Давай-ка возьмем в баночку пивка, да пойдем под платформу поспим…

– Свали в канаву, – сбрасывала Надя со своих плеч руку бомжа-похотника. – Перетопчишься.

Ближе к обеденному перерыву надины друзья начинали петь. Дикий вой исходил из-за киоска и частенько даже заглушал модные хиты, которые крутил лотошник Витек по просьбе своих покупателей. Иногда, когда Витек ставил что-нибудь удалое-народное, вся компания выходила из своего укрытия и пускалась в пляс. Рокеров, металлистов, рейверов и других любителей всякой попсы с площадки как ветром сдувало.

Иногда я останавливался на безопасном расстоянии и следил за действом. Заводилой всегда выступала Надя. Ее окружали кольцом, и она ходила по кругу, выкидывая только ей одной известные танцевальные коленца. Левая нога выбрасывалась высоко вперед и, сделав ею шаг, она волоча по земле подтягивала, к левой правую ногу. Плечи при этом тряслись как у цыганки, а пальцы на руках были крепко сжаты в кулаки.

Если Витек своевременно не прекращал бомжатский танцевальный ритуал, то вся полупьяная пляшущая компания входила в такой азарт, что прохожие обходили киоск по большой параболической кривой, стараясь даже не глядеть в сторону танцующих.

Впрочем, кульминация была известна. Надя рвала на себе серую от грязи блузку, сдирала ее с себя, обнажая отвисшие груди и, бросив одежду на землю, продолжала выкидывать свои коленца.

Однажды вместе со мной за бесплатным шоу наблюдали два молоденьких милиционера. Мне было некуда спешить, я наливался пивом и грыз пересушенную воблу. А они, по всей видимости, отбывали на площади срок свой службы. По их лысым головам, торчащему обмундированию и скромному поведению можно легко было догадаться, что эти ребята были милиционерами-срочниками.

Так вот, когда Надя разорвала на себе очередную кофтенку, обнажив грудь, и вместо «че те надо, че те надо» запела «в Афгане танки грохотали», глаза милиционеров загорелись. Я пошел к пивному киоску за очередной бутылкой и, когда вернулся, то обнаружил, что солдат-милиционеров уже не было. Они стояли рядом с пляшущей и орущей толпой и не отрывали взглядов от полуголой Нади. А она, заметив на себе похотливые взгляды, еще шибче стала трясти плечами и грудями, встав на колени прямо перед молоденькими ребятками.

– Ну, что, ментяшки, – кричала она, – берите три банки «русского йогурта» и я вся ваша…

Музыка резко оборвалась, рядом с танцорами появилось с полдюжины крепких лоточников, которые стали развешивать бомжам пинки и зуботычины. Неслись ругательства в сторону открытого окошка музыкального киоска, где сидел Витек. Угадать гнев недовольных лоточников было очень просто: бомжатская пьяная и вонючая компания не позволяла честному народу подходить близко к киоскам. Торговцы несли убытки…

Я отдал пустую бутылку какой-то бабке с огромным вещмешком за спиной и заскочил в кафешку. Наливали фальсифицированную водку под названием «Смирнов». Я заказал сто граммов и подсел к какому-то мужику за крайний столик около окна. Он смотрел, как лоточники уже ногами метелили бомжей. Окно музыкального киоска было закрыто. Два молоденьких милиционера вели Надю под руки в сторону подземного перехода.

– Фенита ля комедия, – сказал я сам себе, не ожидая какого-либо ответа от смотрящего в окно мужика.

Но он повернул голову в мою сторону и сказал?

– Как резко она спилась.

– Кто? – поднял я на него глаза.

– Надя.

– Надо думать. Наркологи утверждают, что женщины спиваются в пять раз быстрее, чем мужики.

– По этой части она могла дать фору любому мужику. Когда-то она пила спирт ведрами и только хорошела.

– Верится с трудом.

– Это правда. Она жила в нашем доме. Одна воспитывала сына. Тому срок дали – за торговлю травкой. Поймали впервые, но засудили на полную катушку. И Надя, оставшись совсем одна, окончательно сломалась.

– А мужик-то ее где?

– В Афгане она его потеряла. Слышал, ведь все время поет «В Афгане танки грохотали». Надя там три года медсестрой отработала. А когда ее лейтенантик подорвался, она цинковый гроб в Россию отправила и сама беременная вернулась. Дали ей комнату в коммуналке. В нашем доме жила.

– А теперь что же?

– Продала комнату, когда сына задержали. Дала следователю взятку. И оказалась без квартиры, без денег и без сына. Надю попросту обули.

Мы помолчали.

– Дрянь водка, – наконец сказал я, – Разбавляют в открытую. Совсем обнаглели.

– Хозяин барин. Не хочешь – не пей. Никто не заставляет здесь покупать, – сказал он как-то холодно и поднялся из-за стола.

Я тоже решил больше не задерживаться в этой «наливайке». Да и нужда заставляла отыскать укромное местечко. Я опять оказался на площади и пошел за овощной магазин. Там на ящиках сидели Надя и два молоденьких милиционера. Она, откинувшись спиной на забор, держала в руках открытую бутылку «Завалинки». Кофточка на ней была расстегнута. Милиционеры-срочники шарили руками по грудям.

Она, глядя в небо, поднесла бутылку к губам, сделала глоток. Я поспешил убраться и не мешать интиму.

– И молодая не узнает, какой у парня был конец, – послышался протяжный голос Нади.

Утром он как всегда сидела на своем месте около пешеходного перехода с протянутой рукой.

1998 г.