Назад

ЗАНАЧКА

Вооружившись топором, дед Егор направился к сарайке-развалюхе. И когда это старая дура уймется? В прошлом году сварливой бабе восьмой десяток пошел, а она все прыгает и носится, будто еще столько же прожить собирается. Да хрен бы с ним этим полуразвалившимся сараем! Так нет же: «Пойди, старый хрыч, подправь крышу.

Дед Егор зашел внутрь сарайчика, шарахнул от досады со всего размаха топором по гнилому стропилу. Прохудившаяся крыша затряслась так, будто на улице шестибальное землетрясение разыгралось. Что-то свалилось на темечко деда Егора. Благо не увесистое – ни колун, ни гирька и не кусок шифера. Глянул на пол – матерчатый сверток лежит размером с пачку папирос. Поднял «сюрприз», развернул выцветшую бархотку и остолбенел. Пачка трехрублевых купюр образца 1961 года! Нераспечатанная, в банковских ленточках с зелеными полосками и надписью: «Государственный банк СССР. 3 Х 100». Триста целковых! В те времена на эти деньги можно было сто бутылок водки купить, и еще бы червонец на закуску остался!

У деда Егора вдруг колени затряслись, испарина на лбу выступила. Не выпуская из рук тряпицы с деньгами, опустился на какой-то ящик. Ба! Это ж та самая премия, которую он получил почти сорок лет назад за досрочную уборку хлеба. Кому по полтиннику вручили, кому сотню, а им, троим водителям, по три месячных оклада! Триста с лишним карбованцев. Дед Егор помнит, как на двенадцать рублей купил четыре поллитры, какую-то мелочь бабе сунул, в то время молодой жене, а нераспечатанную пачку трешек никому не отдавал. Его премия, десятью потами заработанная. А потому думал он по трешечке по выходным и праздникам из общей пачки вытаскивать, чтобы душа не тосковала.

Ах, как они, три главных ударника коммунистического труда, упились в тот день! Он и до сих пор не помнит, как оказался дома, как утром шарил по карманам штанов и рубахи в поисках пачки с трешками. А потом до обеда гонял свою жену-ведьму по всему двору, требуя хотя бы десять рублей на опохмелку. Он был уверен, что именно супруга, пока он спал, и конфисковала деньги. А баба на всю улицу голосила, рыдала и клялась – не брала! Не лазила по карманам! Сам, ирод, пропил или где-то потерял. Да разве за двое суток пропьешь такую сумму!? Даже если в день по три бутылки выпивать, целый месяц можно было бы ходить пьяным. Значит потерял, значит выпали из кармана. Егор на несколько раз чуть ли не на карачках измерил путь от элеватора, где они гудели в тот вечер, до дома, за каждый кустик заглянул, всю траву ладонями обшарил, но денег не нашел. Грешил на комбайнера Виктюка, что он нашел чужие деньги. Тот как раз холодильник в сельмаге купил. В аккурат выложил за аппарат двести восемьдесят целковых. Но Виктюк, когда узнал, что Егор его очернить перед всей деревней хочет, привел прямо на двор бухгалтера, который и показал строку в ведомости, где напротив фамилии Виктюка значилась сумма двести рублей. А восемьдесят он со сберкнижки снял. Тоже запись имеется.

Несколько лет Егор вспоминал о своей накрывшейся премии, а потом горе понемногу истерлось. Прошляпил деньги, потерял…

Теперь, через сорок лет, снова держал в морщинистых руках ту самую пачку денег. Воды-то сколько утекло. Дряблая кожа складками по всему телу висит, черная грива на голове нынче в седой пух превратилась, власть в доме в последние годы от деда Егора к сварливой старухе перешла. А деньги время не тронуло. Банкноты даже не выгорели. Хрустят, отливают зеленью. Слезы у деда Егора на глаза навернулись от обиды. Оказывается не терял он денег-то. Хоть и пьяный вдрабадан был, в вишь как аккуратно завернул в тряпицу и засунул между продольным брусом и обрешеткой крыши. Так что не радостью, а страданием запомнилась та самая премия.

Старуха около плиты хозяйничала, гремела сковородками что-то жарить собиралась, когда дед Егор в избу вошел. Перешагнул порог и встал как вкопанный. Кряхтел, не зная с чего разговор начать. Через минут пять жена все-таки обратила на него внимание.

– Что, уже подлатал крышу?

– Вот, Катерина, – наверное впервые за последние десять лет назвал он свою жену по имени, – Премия нашлась. В сарае под крышей лежала. Триста рублев… Только теперь разве годны они?

Бабка, не выпуская сковороды из руки, подошла к мужу, сощурила глаза и, убедившись, что премия действительно нашлась, со всего маху ударила деда сковородой в левое плечо. В дурную и забывчивую башку сначала метила, но в последний момент пожалела.

– Ирод! Пропойца! Всю жизнь сгубил. Виктюки холодильником тогда обзавелись, Надька Поворова столовый сервиз из района привезла, а я детям даже чулок не могла купить…

Она снова замахнулась на него сковородой, на этот раз метя в самый лоб. Но дед, выронив деньги из рук, подпрыгнул как в молодости, в мгновение дал задний ход, перелетел через порог и затрусил к сарайке. Эх, и чего бабка не послала подлатать крышу лет десять назад, когда еще в стране коммунизм строить продолжали, когда пели песни про светлое будущее, когда деньги в цене были и за трешку образца 1961 года можно было купить почти бутылку водки!

Из избы вылетали трешки, бабка полы подметала…

2000 г.